была не синяя, а серая. На мосту шофер поругался с другим шофером. Они жутко орали, она их не понимала, но догадывалась, что они говорят, и блаженно улыбалась, вспоминая вопли Памелы Пенроз, когда та узнала об ее отъезде. Пришлось особо попросить миссис Баттерфилд, чтобы та о ней не забывала.
Как ни странно, склочную мисс Пенроз она любила больше всех.
Звали ее Салли Снайт (миссис Харрис увидела имя на конверте), была она маленькой, белокурой, с поджатыми губами и странным взором, видевшим лишь ее самое. Квартирка ее была переделана из конюшни, и царил там дикий хаос. Фигура у нее была хорошая, ножки – маленькие, и она (без особого успеха) ступала ими по трупам. Она сделала бы что угодно ради карьеры, но до сей поры провела два года среди эстрадных герлс, снялась в двух-трех маленьких ролях и несколько раз появилась в телевизоре. Отличалась она низостью, себялюбием, бессердечием, склочностью и на редкость плохими манерами.
Казалось бы, все это должно было отвращать миссис Харрис, которая, разочаровавшись в клиенте, просто бросала ключ в почтовый ящик. Как многие ее коллеги, она могла работать, если ей нравился клиент или его дом.
Но именно потому, что она видела насквозь мисс Памелу, она и привязалась к ней, понимая, как жадно и жалко хочет эта девица хоть кем-то стать. Она понимала это чувство, но сама не испытывала его, пока не отправилась в Париж. Они похожи, хотя у миссис Харрис, собственно, не совсем такая мечта. И билась она не ради себя – когда лет двадцать назад умер муж, не оставив ей ни гроша, выхода у нее не было.
На миссис Харрис не действовали ни деньги, ни связи, ни титулы, но ее трогала прелесть сцены или кино. Она не знала, что мисс Пенроз – не только плохой человек, но и плохая актриса. Она уважала ее одинокую борьбу, подбадривала ее, терпела и мирилась с тем, чего не вынесла бы ни от кого.
Такси выехало на широкую улицу, окаймленную красивыми домами, но миссис Харрис было не до архитектуры.
– Далеко еще? – крикнула она, на что шофер выпустил руль, помахал руками и покричал на нее.
Она ничего не поняла, но он улыбался из-под моржовых усов, и она не обеспокоилась. Когда они, наконец, доехали, она размышляла о странной цепи событий, приведших ее сюда.
Глава вторая
Все началось несколько лет назад, в тот день, когда миссис Харрис открыла шкаф леди Дант, чтобы прибрать там, и увидела два платья: кремовое из кружев и шифона, и алое, из тафты. Она онемела, ибо еще никогда не видела такой красоты.
До сих пор ее тяга к прекрасному выражалась в цветах. У нее все цвело и росло под рукой, она могла вырастить что угодно. За окнами были два ящика с геранью, в комнате – герань в горшочке, или гиацинт, или тюльпан, купленный на сэкономленный шиллинг.
Те, у кого она убирала, иногда дарили ей привядшие цветы, и она их выхаживала, а раза два в году, особенно весной, покупала горшочек первоцвета, анемонов, анютиных глазок. Именно из-за цветов она не жаловалась на жизнь. К ним возвращалась она вечером, они привечали ее утром.
Но