видел. В смысле, на пленке, в записи. Потому что я приказал не только убить его так, чтобы никто найти не мог его тело, но и снять все это на пленку. Да, именно для того, чтобы меня не обманули, чтобы быть уверенным… Тех, кто это сделал, я убрал сам. И о пленке с этой записью знал один я. И буду знать только я один, потому что ты сейчас умрешь… Ну, где же ты прячешься, трусливый суслик! Покажись перед смертью.
Удар носком ботинка в висок оборвал его выкрики. Все это время Константин стоял рядом с ним, чуть сзади, он сразу же пошел на сближение после того, как убедился, что его выстрелы цели достигли, и услышал грохот падающего тела. Он едва не наступил на ворочающегося на полу Мошнаускаса и готов был выпустить себе под ноги всю обойму, но рисковал нарваться в ответ на выстрел.
Поэтому он слушал и все точнее ориентировался в относительном расположении их тел, чтобы нанести прицельный точный удар ногой. Удар, после которого противник теряет сознание. Проверенный удар, отработанный. Только наносился он сейчас в темноте, но и такое Константину приходилось порой делать.
Когда Мошнаускас сумел открыть глаза, в комнате горел свет. Витольд попытался поднять руку, но она уже не слушалась.
«Видно, крови потерял уже много, – подумал Мошнаускас и застонал от нахлынувшей боли. – Что с руками, черт возьми?!»
Руки оказались связанными, – это он обнаружил через минуту после того, как открыл глаза.
– Очухался? – услышал он голос Константина над собой. – Вот теперь можно тебя и кончить, не мог же я отправить на тот свет совершенно бесчувственное тело. Нет, я хочу, чтобы ты понимал, что с тобой делают. И жалел о том, что родился на свет.
Он поднял с пола сбитый кем-то из них стул, поставил рядом с лежащим у стены Мошнаускасом и сел. Достал сигареты, закурил. Руки у него не дрожали. Он с некоторым удивлением прислушивался к себе, но не уловил даже признаков какого-нибудь волнения.
Несколько секунд Константин молчал. Потом вздохнул и сказал, слегка шевельнув голову Мошнаускаса носком ботинка:
– Меня не интересует, что ты думал, когда убивал двух этих женщин. Я только хочу понять, почему они умерли? Почему умирают все, на чьем пути встречаюсь я. Независимо от того, друзья это или враги. Вот и ты скоро умрешь. Объясни мне, почему? Почему со мной так же опасно дружить, как и быть моим врагом? Почему меня нельзя любить? Объясни мне ты, тварь, что толкнуло тебя стать моим врагом? Тебе захотелось умереть? Или ты даже не думал об этом, когда я встретился на твоем пути?
Мошнаускас молчал. Он уже так ослабел от потери крови, что едва шевелил языком. Он чувствовал, как кровь наполняет его брюшную полость, и понимал, что умрет в любом случае, пристрелит его Константин или нет. Сердце, обессиленное болевым шоком и постоянным, все увеличивающимся дефицитом крови, отказывалось работать и замирало на доли секунды. Билось неровно, судорожными толчками.
– Врача, – прохрипел из последних сил Мошнаускас. – Вызови «Скорую».
Константин зло рассмеялся.
– «Скорая»