норму в двадцать раз. Помыли чем-то – вошла почти в норму, но после этого у Володи несколько дней кружилась голова и давило в висках. Да и меня все качало, быстро уставали нервы, и было одно желание: забиться в уголок, свернуться калачиком и лежать, лежать.
Только спустя несколько дней сообщили нам тогда в программе «Время»: в радиусе тридцати километров от аварии все жители вывезены; восемнадцать человек – пожарники, которые тушили атомную станцию, – погибли от облучения, а тринадцать – в тяжелом состоянии.
Да, понемногу забываем об этой беде, а тогда… Тогда были напуганы и не знали: что можно есть, чего нельзя пить? И желтоватые пузыри на лужах после майских дождей казались зловещими. Вот несколько моих записей тех дней:
Приехали в Красную гору ученые из Ленинграда измерять радиоактивность, направились в близлежащие деревни и возвратились назад, – испугались, что очень высокая.
А рассказывала об этом Лида, наша проявщица, – у неё там сестра живёт.
И еще: возле Красной горы есть Крижановские болота, так над ними повисло радиоактивное облако и тамошние жители уверяют, что оно ночами светится.
Вчера Лида звонила сестре опять, – у той трое детей и меньшей девочке один год, – так рассказала ей та, что всем дают таблетки от радиации, а детей от них рвет; еще выдали людям робы, шляпы, постригли наголо и не советуют выходить на улицу, а беременным делают аборты даже и в пять месяцев; кое-кого вывезли оттуда, а оставшимся не рекомендуют есть зелень, ягоды, пить молоко, а коров велят сдавать на мясо.
Стараюсь, чтобы и мы не ели щавеля, зеленого лука, молока не пили, но разве убережешься от этой радиации? Зато часто едим салаты из морской капусты, – говорят, что она выводит какие-то нуклиды. Ну что ж, пусть выводит, тем более, что капуста эта дешевая.
И снова Лида пробовала позвонить в Красную гору, но не дозвонилась, – сказали, что там нет электричества. Врут, поди.
Достала дозиметр на пару дней и совала во все углы и даже в грибы, что собирали осенью, – вроде бы все нормально. А вот в Карачеве, в саду нашего знакомого Володи Рыжковского, у скамеек из гранита, на которых они так любят сидеть, вдруг так запикал, что едва успевали считать. И барьерчик из мраморной крошки, что у автовокзала в Карачеве, на котором обычно все сидят в ожидании автобуса, тоже с тридцатью бэрами.
Ну, что ж, раз так любит радиация мрамор, сидеть на барьерчиках больше не будем.
И все же напечатали статью Платона о художниках в «Рабочем», но после летучки в газете пришел взвинченный:
– Не отметили ее… – блеснул очками, разделся. – У всех какое-то глухое недовольство вызвала. Почему? – Присел на стульчик у порога. – То ли вообще недовольны мной, то ли статья что-то в них задела?
– Да плюнь ты… на них, – посоветовала и уехала на работу.
Вечером возвращаюсь, а он все еще страдает:
– Как ужасно это наше одиночество! Если б не ты, так хоть удавись. – Уходит