мог наведываться в свои владения; все заботы по хозяйству взяла на себя маменька, в обязанности которой входили и постоянные отчеты перед мужем о состоянии хозяйства: «Мне Бог дал крестьянина и крестьянку: у Никиты родился сын Егор, а у Федота – дочь Лукерья. Свинушка опоросила к твоему приезду пятерых поросяточек, утка выводится понемножку, а гусям вовсе воды нет, в эту переменную погоду беспрестанно гусенят убывает, так жаль, что мочи нет, наседочка одна только и сидит, и то отняли у Дарьи», – жалуется она мужу, а тот в ответ дает разные полезные советы и распоряжения, в числе коих и предписание – ежели что, то и посечь людишек по-отечески, для порядку…
Конечно, воспарения мысли на предмет поправления материального благополучия семьи за счет дармового труда крепостных были особенно поначалу, да только слишком уж бедны оказались вотчины нового землевладельца, а пригляделись – поняли: на грани полного разорения. Впрочем, надежды на обогащение вряд ли и изначально главенствовали в сознании Михаила Андреевича; тут скорее другое подзуживало: амбиция уязвленного самолюбия – вот-де все смотрите! – вы, богатые и знатные, получившие наследственные земли и звания, а я – без наследства и связей, без протекций – тоже землевладелец и какой-никакой, а «аристократ» – и сам, сам, вот этими руками, этой головой всего достиг и никому ничем не обязан… Весной 1832-го уехали всей семьей в Москву. На третий день светлой недели, 4 апреля, сидели за столом в гостиной, как вдруг докладывают: Григорий Васильев, дворовый человек из Дарового, прибыл. Родители хорошо знали его и уважали – он был единственный письменный, то есть грамотный, в деревне. Велели звать. Григорий небритый, в разорванной свитке, словно нарочно нарядился для какого-то невеселого спектакля: дворовые у Достоевских всегда гляделись прилично – за этим родители следили ревниво.
– Что случилось, Григорий?
– Несчастье… вотчина сгорела…
Известие было столь ошеломительно, что родители тут же пали на колени… Дети заголосили.
– Коли надо будет вам денег, – услышали вдруг спокойный голос Фроловны, – так уж возьмите мои, а мне что, мне не надо…
Предложение нянюшки вывело всех из состояния невменяемости. От денег, конечно, отказались (Алена Фроловна жалованья не брала – копила деньги на старость), но порыв ее. души потряс и родителей и детей. Отец быстро взял себя в руки, усадил Григория, потребовал подробностей. Оказалось, один из крестьян палил кабана у себя на дворе, а ветер был страшный – дом и загорелся. Погорела и вся усадьба. Сгорел и сам Архип вместе с домом, пытаясь хоть что-нибудь спасти из нехитрых своих пожитков.
– Ладно, – сказал отец решительно, как умел говорить только он, – поезжай, Григорий, да передай мужикам: последнюю рубашку свою поделю с ними – несчастье общее, вместе и расхлебывать будем.
Через несколько дней Мария Федоровна со старшими детьми отправилась в деревню. Грустная картина открылась