вынуждена была вежливо молчать, мечтая об окончании этих никому не нужных бесед. Она терпеть не могла этих одетых в черное сукно занудных денежных мешков, и прежде всего самого толстого из них, который в первый же вечер, во время ужина, ни с того ни с сего и ни от кого не скрываясь, стал лапать ее за коленку. Она возмущенно посмотрела на него, вследствие чего он оставил следующие попытки, однако она постоянно чувствовала его взгляд на себе. То же самое касалось офицеров и даже священника, хотя все они – и по отдельности, и поголовно, как знала Фелисити, – придерживались убеждения, что женщины на борту не приносят ничего, кроме несчастья. Тем не менее, едва завидев Фелисити, они уже не спускали с нее глаз. И, надо сказать, мужчины никоим образом не смотрели на нее так, словно хотели выбросить за борт, чтобы избавиться, а очень даже наоборот. Единственным мужчиной на борту, который не рассматривал ее с однозначным интересом, был Гарольд. Ей все еще было очень трудно называть его так, как называла его Лиззи, которая все же была рада, что ей не нужно называть его «отцом», потому что он наотрез отказался от такого обращения и настоял на том, чтобы к нему обращались по имени.
– Для вас обеих я – Гарольд, и никто иной, – заявил он, и по выражению его лица было видно, что он не потерпит никаких возражений. К тому же они были бы и бессмысленными.
Когда он наблюдал за Фелисити, в глазах его светилось не мужское восхищение, а скорее выжидательная озабоченность. В особенности тогда, когда вблизи нее находился Роберт. Роберт, которого лучше бы забрал черт! Неужели Гарольд всерьез мог предполагать, что она могла бы…
Фелисити быстро отбросила эту мысль, потому что она была слишком абсурдной. Каждый, у кого были глаза, должен был заметить, что она была не из тех, кто с жиру бесится.
Или, если уж на то пошло, определенно не по отношению к Роберту. Тот ведь как-никак был для нее кем-то вроде деверя, что само по себе уже не представляло ничего хорошего. Бедная Лиззи, если бы она только знала! Фелисити часто подумывала, сказать ли кузине об этом, однако до сих пор доказательства были слишком слабыми. Вот если бы Роберт вместе с одной из француженок исчез в их каюте… Однако те до сих пор отметали его притязания – в конце концов, все на борту знали, что он только-только женился и что его молодая жена из-за морской болезни испытывает такие приступы тошноты, что рвет до изнеможения.
Женщины водили к себе, в свою сколоченную из досок будку, которая словно в насмешку именовалась каютой, всех мужчин, которые имели постоянный доступ к юту. У них уже побывали штурман, плотник, доктор, даже один из этих денежных мешков и другие. От Фелисити не укрылось, что эта рыжая стерва попыталась сделать то же самое с капитаном. По крайней мере за обедом она строила ему глазки, на что он ответил благосклонным подмигиванием. Однако Фелисити недреманным оком бдительно следила за тем, чтобы между ними действительно не произошло ничего большего. Она даже ночью не спала, когда знала, что он находится на палубе вместе