монастырь.
Я кивнула, но под их взгляд не вышла.
– Подойди-ка, дитя. Дай тебя рассмотреть, – подозвала старушка у круглого мраморного столика, будто и не замечая стражей за спиной.
Вместо церковного белого она была в темнейшем черном. Морщины ямочками и бороздами изъели лицо, веки висели желтыми мешками, зато глаза лучились неугасимым пламенем жизни. Сухими дрожащими губами она прикрывала редкие зубы.
Я робко подступила.
– Как тебя зовут? – Старушка взяла меня за подбородок обеими руками, не столько внемля словам, сколько вглядываясь в лицо.
– Далила, – сказала я.
– Далила… Доброе имя.
– А вы кто?
Она усмехнулась.
– Ведьма, как и ты. Я Люсия. Люсия Гиэван.
– А почему вы в черном? – нахмурилась я.
Теперь уже посмеялась мать Винри.
– Мать Люсия отслужила отведенный срок. Теперь она – Нечистая.
Я посмотрела на старушку в неприкрытом испуге.
– Не волнуйся, это почетно. – Она успокоила меня сердечной улыбкой и коснулась моей рясы, потерла ткань морщинистым большим пальцем. До чего аккуратный, ухоженный на нем ноготь, с таким небольшим краем.
– Взгляни, – сказала она. – Белый цвет, так? Это потому, что тебе только предстоит отдать церкви и ее добродетелям свою чистоту. – Люсия указала на мать Винри. – Чем ты старше, чем ревностнее отдаешься служению, тем меньше в тебе чистоты остается, покуда она не иссякнет. – Теперь она показала на свою рясу. – Моя – иссякла. Я отдала все, что было, и уже ничем не обязана церкви… Почти ничем. Черная ряса означает, что мой долг исполнен. – Может, показалось, но это «почти» едва-едва было подернуто грустью.
– Так что вас здесь держит?
– Ты, – ответила за нее настоятельница.
Люсия осторожно, но крепко взяла меня за руку.
– Идем-ка. – Она куда резвее дозволенного в ее годы заковыляла с тростью к круглому мраморному пьедесталу в углу – тот был мне по шею.
Поверх пьедестала стояла запаянная снизу и сверху железом цилиндрическая склянка, внутри которой клубился и закручивался белый дым. Хвосты его перевивались мерно и ритмично, как будто по велению разума. Рядом стояла миска с порошком самой насыщенной, самой яркой на моей памяти синевы.
И тут я осознала, на что я смотрю. Глаза потрясенно округлились. Одно – слушать об этих диковинках в чужих преданиях, и совсем другое – наблюдать их воочию. Обе и были для меня не больше чем преданием, пустой сказкой, – и вот я стояла перед тем, что даже не чаяла когда-нибудь увидеть.
– Это же… – конец фразы повис в воздухе.
– Хаар, – договорила она за меня.
Я опять бросила взгляд на сосуд, где волокна тумана пресмыкались по-змеиному.
– А это чернила. – Старушка показала на миску. – Для магии красок.
– Зачем это здесь?
– Проверить твои силы.
Я недоуменно посмотрела на обеих монахинь.
– Мне же