иногда выходят на крышу. Может, этот Эрнест Хемингуэй предложит ей отправиться туда – он выглядел могучим, как мясник. И почему такой мужчина, как он, разговаривает с такой женщиной, как она?
– Сколько вам лет? – спросила Хэдли.
– Смело.
– Мне кажется, вы моложе меня, вот и все. Я пыталась угадать, сколько вам лет.
– Двадцать один.
– О, – сказала она, – а кажетесь старше.
– Все так говорят.
– Двадцать один? Меня бы даже двадцать пять разочаровали. Но двадцать один – это шок, конечно[10]. Наверное, вы только окончили колледж.
Эрнест пожал плечами и подал ей стакан джина с ломтиком лимона на ободке, бросил в него зеленую оливку.
– А не коктейль?
– Джин лучше пить неразбавленным.
– Вы окончили Принстон?
– Нет. Я служил в Италии.
– Видели боевые действия?
– Мне прострелили ногу до того, как я успел что-нибудь увидеть.
– Это ужасно.
– Не так уж и плохо. Я влюбился в медсестру в Милане. Ее звали Агнес. Это куда хуже.
Хэдли рассмеялась, стараясь не выдать собственной заинтересованности. Он так хорош собой, а у нее за прошедшие годы все внутри успело заледенеть. Но этой ночью она ощущала прилив безрассудства и отваги. Если таково опьянение, то она хочет быть вечно пьяной.
– И что же, ваше сердце до сих пор в Милане, мистер Хемингуэй?
– Уже нет, слава богу. Пожалуйста, давай на «ты».
– А теперь ты чем занимаешься?
– Пишу. – Его взгляд скользнул на хорошенькую девицу в конце коридора и вновь обратился к Хэдли. – По крайней мере, пытаюсь.
– А что ты пишешь?
– Рассказы, скетчи. А в основном статьи. Днем я журналист.
– Тебе нравится эта работа?
– Она не дает мне писать то, что в самом деле хочется.
– А что это?
– Роман. Что-то мускулистое. Чтобы ни капли жира.
Она улыбнулась.
– Я бы очень хотела прочитать что-нибудь из твоего.
– Сама пишешь, что ли?
– Вовсе нет. – Хэдли никому в этом не признавалась, но вдруг решила довериться едва знакомому человеку. – Я давно мечтаю стать пианисткой и выступать с концертами. Я много работала. Каждый день занималась. Так уставала, что раз в час укладывалась на пятнадцать минут на ковер – просто передохнуть. У всего есть своя цена, хочешь писать, петь, играть – плати. Наверное, эта цена просто оказалась для меня непомерной.
Эрнест улыбнулся:
– Открою тебе тайну: таких правил не существует. На территории писателя законы не действуют.
Кто-то окликнул Хэдли, но ей совершенно не хотелось уходить.
– Тебя зовут.
Он стоял так близко. Кажется, она ему понравилась, но ей не верилось, что она может заинтересовать такого мужчину.
– У меня мама умерла два месяца назад. – Хэдли понятия не имела, зачем это сказала.
– О, – его улыбка исчезла. – Мне очень жаль.
– Да, жаль. Это просто. Я ухаживала за ней последние девять месяцев. И потому не слишком часто общалась