новому вершителю судеб искусства и власти в папском городе, дель Монте внутренне поморщился.
– Если верить тому, что я слышал о поведении Караваджо, он повинуется не гласу небес, а голосу преисподней, – проговорил Шипионе. – Эти художники – племя отпетое. Но я знаю, как подчинить их своей воле.
«Не сомневаюсь, ты придумаешь, как это сделать, – подумал дель Монте. – Еще бы, имея от щедрот престола святого Петра двести тысяч дукатов в год».
Он подвел Шипионе к часовне в левом боковом приделе.
– Вот тут.
Шипионе сдвинул на затылок алую кардинальскую биретту, в задумчивости потер пальцами подбородок, слегка потягивая эспаньолку, и провел языком вдоль верхней губы. Он был молод и строен – но что-то в его облике позволяло с легкостью представить, каким монсеньор станет, раздобрев. «А ведь непременно разжиреет, – подумал дель Монте. – Это тело едва ли сможет вместить его алчность. Несколько лет абсолютной власти и баснословных доходов – и мы увидим, как раздуется его брюхо и умножатся подбородки».
– Вот она, гордость церкви Сан-Луиджи-деи-Франчези, – произнес Шипионе.
Они прошли за балюстраду зеленого мрамора в капеллу Контарелли.
– «Святой Матфей и ангел» и «Мученичество святого Матфея» – бесспорно, великолепны.
– Да, но вот эта картина… – Шипионе повернулся к огромному холсту на стене слева от алтаря. – Ей нет равных.
– «Призвание апостола Матфея». – дель Монте развел руками. – Вынужден признать, что даже я, хоть и распознал дар Караваджо раньше прочих покровителей искусства, не ожидал, что он явит свету творение столь совершенное.
– Как свежо! И все окутано тайной… – Шипионе стоял, широко расставив ноги и сложив руки на животе. Нижняя челюсть его пришла в движение, а щеки задергались, будто бы он только что попробовал холст на зуб.
На картине были изображены сидящие за столом пять человек: три юноши в нарядных камзолах и шляпах с перьями и два седовласых старца. Они сидят на фоне грязноватой стены таверны с тусклым окном. Справа на группу падает теплый желтый луч света. Прямо под ним не виднеется, а скорее угадывается закрытая силуэтом еще одного человека фигура Христа. Он вытягивает вперед руку, призывая к себе будущего ученика.
– Блестящая мысль! – воскликнул Шипионе. – Против обыкновения поместить Всевышнего не в освещенной части композиции, а в тени.
– Но так, что главное внимание привлечено к Нему.
– Совершенно верно, дель Монте. Никаких лучезарных ангелов, парящих в голубых небесах и растолковывающих смысл полотна. Мы должны найти его сами, как святой Матфей. Найти в себе, – Шипионе кивнул на одного из сидящих, который указывал на себя, словно вопрошая, на самом ли деле именно его призывает Христос.
– Когда пять лет назад в церкви Святого Людовика повесили новые картины, – продолжал дель Монте, – я понял, что они навсегда изменят наше представление о живописи. Теперь в каждой римской церкви можно видеть только два вида картин – либо творение одного из последователей Караваджо,