что значит «обжечься», дедушка? – не унимался я.
Тогда он взял меня за руку и повел на луг,
где, словно головные уборы суфиев,
возвышались еще не убранные стога,
еще не собранная скошенная трава.
Старец снял свои очки и сказал:
«Подержи их между сеном и солнцем»…
ЦВЕТ ЗЕЛЕНЫЙ
В ту ночь,
вонзая веки в ладони ангелов, не мог я уснуть,
мне мерещилось пламя на лугу и голые пятки.
Убегая от огня, я заблудился в дубовом лесу,
бредил в тумане, звал на помощь.
На голос откликнулся старец Исмаил
и я нашел тропу, устланную опавшими листьями,
а потом услышал серебряный звон колокольчиков
и догадался, что наступило утро,
потому, что сельский пастух сгонял коров в стадо.
Я оделся, умылся и побежал в ковродельню,
счастье было в дыханье моем сквозь улыбку,
и смех на лице встречал осеннее солнце.
Скрипнув дверью, я бодро вошел в мастерскую,
но застал старика плачущим над свечою.
«Посмотри, тля выела лучшее мое творение!»
– сказал Исмаил и посветил мне.
Я увидел ковер и отвернулся,
он безжалостно испорчен был молью,
рубцы на ворсе зияли,
словно раны на груди лошадиной,
когда овод на шерсть присосался.
Все другие ковры были целы,
и я спросил об этом старца.
– Этот ковер самый лучший, самый пестрый и ценный,
я спрятал от глаз подальше,
и сверху накрыл мешковиной,
чтоб не смущал меня цветом,
соразмерностью всех узоров,
сочетанием ярких красок
и подобием мироздания.
Ковроделу грех восторгаться
собственным своим творением,
ибо в зеленой листве восторга
таится, как змей, гордыня.
Чтоб не искушало меня тщеславие,
и совершенство не волновало душу,
я забросил ковер в темный угол,
пусть живет в мною созданном мире,
где на зеленном ворсе пасутся
черные и белые бараны,
журавли в синем небе застыли,
на тюльпаны, слезы роняя,
и под древом жизни
расколотые гранаты
в тени павлиньих перьев.
Показать хотел тебе чудо,
что давным-давно забыто,
и покрыто пылью смирения.
С ковра, чтобы начать задачу,
я извлек его на свет Божий,
но на руках оказался огрызок,
– ответил старик в печали.
Я обнял дедушку за пояс
и прильнул левым ухом к пупку его,
рубаха пахла потом
и свежеиспеченным хлебом.
– Когда я стану зрячим,
мы соткем новое чудо,
прекрасней той, что сгубили
человекоподобные моли,
– утешил я старца словами.
Он улыбнулся улыбкой, в которую вселился Ангел,
тыльной стороной ладони облачные слезы вытер.
– Садись,