него серьезное, сникла и села на стул, не выпуская фотографию из рук.
«Значит, помнит», – подумал Сергей Алексеевич. А для него это было самое главное. «Никто никого не забыл. Прав был Коля». И ему стало жалко, что здесь нет его, он бы понял и оценил все это. И еще ему было хорошо, что, обидев Егоровну, он узнал ее по-настоящему.
– Извини, Егоровна. Виноват я перед тобой, – сказал он. – Просто я привык к твоему солдату.
Егоровна не ответила.
– Мне однажды сон приснился, – начал Сергей Алексеевич. – Про твоего мужа.
– Совсем спятил! – Егоровна подняла на него глаза. – Ты ведь никогда и не знал его в живых.
– Входит, значит, он в дверь – только он постарше был, чем на фотографии, – и не видит меня. Постоял, оглядывая комнату. Потом сел за стол, рукой провел по скатерти и тут заметил меня… «Значит, все же вернулся», – сказал я ему. «А ты кто такой?» – вместо ответа спросил он. «Это я, Приходько, твой комдив, неужели не узнал?» – «Товарищ генерал, сказал он. – Вот это встреча!» – «Знаменитый Приходько, – говорю, – который прошел всю войну». – «А все потому, – отвечает он, – что всегда имел в запасе сухие портянки и кое-какую жратву…» Извинился он передо мной, что сразу не узнал, снял вещевой мешок, достал кусок сала, луковицу, банку консервов и флягу. Потом хотел взять стопки и увидел новенький сервант. Вот этот. – Сергей Алексеевич указал на сервант. – «Чудеса в решете», – сказал твой муженек, отодвинул стекло и заглянул внутрь: нет ли там, позади нарядных рюмок, его стопок. Но не нашел и кликнул: «Машенька!» Ты не отозвалась, и он не стал больше звать. Я ему говорю: «А хозяйка здесь Егоровна».
Егоровна заплакала, хотя крепилась изо всех сил, но кивнула Сергею Алексеевичу: мол, не останавливайся, рассказывай, рассказывай.
– «По отчеству Егоровна, – ответил мне солдат и добавил с нежностью: А зовут ее Машенькой». Выпили мы с ним, закусили, а потом он меня и спросил: «Вот теперь вы мне скажите по совести, товарищ генерал, забыла меня жинка или не забыла?» – «Как же, – отвечаю, – забыла, когда на самом видном месте твоя фотография», – и показываю ему на карточку. «Это хорошо, что не забыла, – сказал он. – Это для нас, для солдат, самое главное…»
Сергей Алексеевич замолчал, дальше ему рассказывать сон не хотелось, потому что тогда надо было бы говорить про Витьку.
– Ну, а дальше-то, дальше, – попросила Егоровна.
– Дальше там уже про меня.
– Жалко, – с печалью сказала Егоровна. – Он сейчас передо мной как живехонький. Спасибо тебе.
– За что же спасибо? – удивился Сергей Алексеевич.
– За него. Что вспомнил. И меня, дуру, к нему повернул. А стопок у нас и не было. Не успели купить. – Егоровна вдруг захлебнулась от слез.
Сергей Алексеевич сидел молча, не шелохнувшись, он понимал и чувствовал чужое горе.
– Пойду за такси, – сказал Сергей Алексеевич.
– Уезжаешь все-таки. – Егоровна повернула к нему высохшие глаза: – Она икона моя, извини, не могу отдать.
– Что ты, что ты! – замахал рукой Сергей Алексеевич. –