ским мы распределились случайно. Поначалу директриса просто стонала от счастья, поскольку мужчин в системе среднего образования осталось, как черноногого мангуста в Западной Африке. К тому же, летом кто-то должен белить высоченный потолок спортзала. Привлекать старшеклассников наша гюрза не рисковала, военрук заявлял, что он не Гагарин и вообще служил в другом роде войск, а трудовик пребывал в том почтенном возрасте, когда подбивать человека на побелку потолков считается неприличным.
Однако скоро восторгов по поводу Женьки у директрисы поубавилось. Под Новый год он обнаружил – весь учебник великого и могучего пройден до последнего упражнения. Ничтоже сумняшеся, Линчевский открыл книгу сначала, а будучи пойманным комиссией гороно, объявил о проведении в жизнь собственного передового метода, позволяющего усваивать пройденное как минимум в полтора раза лучше. Новоиспеченный педагог-новатор сумел подкрепить свои слова такими теориями и громкими именами, что едва не убедил проверяющих в собственной правоте. По крайней мере, катастрофы не произошло – Женьке просто посоветовали впредь согласовывать эксперименты с директором школы.
Но это не всё. На одном из уроков Линчевский вляпался: не знал, «о» пишется в слове или «а». Оценив ситуацию, он призвал: «Голосуем!», а когда отличники единогласно выбрали «о», примкнул и лицемерно похвалил за правильный ответ.
Сейчас Женька в школе уже не работает. Он пробился на ТВ, и мы с Александрой частенько видим его, как раньше говорили, на голубом экране. Я Линчевским очень горжусь и не упускаю случая похвастать перед знакомыми – на одном курсе учились! Правда, звонить мой однокурсник давно не звонит. Наверное, много работы. Интересной и живой – не то что школьная рутина.
Вообще-то, я и сам не подарок: за сорок пять минут «окна» проверяю 57 тетрадей по русскому языку. Многовато? Cмотря как проверять. Если с пристрастием, то конечно. В первый после института год работы я именно так и поступал: таскал домой пачки тетрадей и, жертвуя просмотром фильма по телеку, допоздна выковыривал красным стержнем ошибки. Однако сие неблагодарное занятие наскучило мне довольно быстро, и к весенним каникулам я взвалил на себя повышенные обязательства – домой детскую писанину не носить и довести проверку до показателя одна работа в минуту. Вариант беспроигрышный – если какой-нибудь досужий отличник, получив на руки проверенную тетрадку и проанализировав собственные промахи, обнаруживает не выявленную ошибку, он и не догадывается заподозрить учителя в халатности. «Недосмотрел Юрий Константинович: есть Бог на свете», – скорей всего размышляет «ботаник». Что касается двоечников, они и вовсе не утруждают себя самоанализом.
Но ладно бы только это. Если накануне Юрий Константинович допоздна засиживается на кухне с не виденным тыщу лет другом детства, работать с утра нет не то что желания, а элементарной физической возможности. Тогда применяется иная, тоже собственного изобретения, хитрость (молодые словесники могут взять на вооружение). Начиная урок, я строгим голосом повелеваю: «А сейчас найдите в конце учебника картину художника Саврасова „Грачи прилетели“. На двойных листочках пишем сочинение. Время пошло. Листочки в конце урока соберу!» Подождав, пока спазмы творчества охватят самых безнадежных балбесов, учитель открывает припасённых для такого случая Бунина или Фолкнера и до конца урока существует вне времени и пространства. Собранные же на перемене листочки с самостоятельными работами вскоре находят приют на дне мусорных баков за школой, даже не ощутив прикосновения учительского пера. Оценки за сочинения ставятся в журнал «на глазок» согласно табели о рангах. А когда все те же озабоченные пятёрочники начинают вымогать проверенные работы на предмет предъявления маме, педагог только сокрушенно мотает головой и повторяет сакраментальную фразу: «Как сквозь землю провалились!»
Я отогнал посторонние мысли, взял из пачки верхнюю тетрадь и с сожалением заметил Серафиму. Серафима Яковлевна ведёт предмет под названием Изобразительное искусство и хотя все изображаемое на ее уроках искусством назвать трудно, относится к своей миссии с преувеличенной серьезностью недалекого человека.
– Нет, ты скажи, Юрий Константиныч, чего она хочет?! – не успев войти в кабинет, вскричала Серафима.
Я сразу уяснил, кто скрывается за местоимением «она» и, несмотря на риторический характер вопроса, ответил:
– Чего хочет директор школы, того хочет Бог.
– Нет, я серьезно! – не отставала Серафима. – Она в кои-то веки припирается ко мне на урок, а потом заявляет – я, видите ли, употребляю слишком сложные для детей термины. Понятие «композиция» слишком сложно, да? Нет, ты скажи!
Я неопределенно повел бровями и с тоской посмотрел в раскрытую тетрадь.
– Она хочет, – не обращала на меня внимания художница, – чтоб теперь я говорила: «А теперь, деточки, мы изобразим вот такую композюлечку»?
Подобные люди попадаются часто: для полнокровной жизни им нужны интриганы, враги и завистники. Если верить моей визави, ими кишит вся школа. Стоически внимая Серафиминому негодованию, я украдкой покосился на часы:
– Серафима