– клей нужен нам по воскресеньям, когда Машина отдыхает, а мы весь день заготавливаем спичечные коробки на следующую неделю.
Пробка смотрит на меня.
– Ты лучше набивай коробки, у меня тут особое дело.
Минут через десять клей подсыхает, и я тихонько стучу Пробку по плечу.
– Вот, держи, это тебе.
Он разглядывает фигурку из спичек.
– На солдатика, конечно, не слишком похоже, но всё-таки…
Пробка берёт у меня человечка. Вертит в руках. И на лице у него расплывается улыбка.
– Спасибо.
Я киваю.
– Спрячь поскорее.
Укладывая спички в коробки под гул Машины, я думаю о том, как эти коробки мчатся во все концы Британской империи. Едут в города, утонувшие в клубах дыма, – в Манчестер, Ливерпуль, Лондон. Добираются даже до дальних стран, путешествуя в карманах или на пароходе: до Индии, например, – оттуда была родом мама Лепестка, – или до Африки. Думаю об огнях, зажжённых этими спичками. О пламени газовых фонарей, язычках масляных ламп и свечей.
В одиннадцать часов Машина затихает, постепенно иссякает поток спичек, наводнявших наш цех. Замок выныривает из-за газеты и грозно оглядывает комнату. Я незаметно перекидываю охапку коробков со своей стороны ящика ближе к тому краю, где лежат Пробкины.
– Проверка, – тихо говорю я ему.
Он сидит весь сжавшись – словно окаменел. Раньше я тоже такой был. Туго тогда приходилось. Как же я ждал чьей-нибудь помощи. И она пришла – от Лепестка.
– Я много сегодня упаковал, – шепчу я Пробке. – Коробков хватит с лихвой, чтобы зачли нам обоим. Всё хорошо будет, не бойся.
Однако внутри у меня тревожно. Что, если Замок видел, как я переложил Пробке часть своих коробков?
В дверях появляется Старуха Богги.
Пока все встают и впиваются взглядами в неё, я искоса смотрю на коробки, которые лежат с Пробкиной стороны ящика. Ну да, первое время мне нелегко тут жилось, и с этим уже ничего не поделаешь, ведь прошлое есть прошлое, его не изменишь, зато теперь я могу уберечь Пробку от побоев. Сделать его жизнь чуточку светлее.
Старуха медленно вышагивает вдоль конвейерной ленты, оглядывая ящики. Замок следует за ней, как верный сторож.
Она останавливается возле Орешка и берёт один из его коробков, щёлкнув напёрстком. Трясёт, прислушиваясь к деревянному перестуку спичек.
– Маловато, добавить ещё, – рявкает она. И наотмашь ударяет Орешка по затылку. Кусок мела, который лежал у Орешка за ухом, отлетает на пол. – Паренёк ты расторопный, но халтуришь. Прилежнее надо работать.
Внутри у меня холодеет. Я знаю, что такое старухин удар напёрстком. Мы тут все это знаем.
Богги подходит к нам с Пробкой. У него снова дрожат руки.
Я не в силах дышать – от страха, как бы Замок не выдал нас, если видел мой манёвр, но он лишь хмурится.
Старуха хватает чёрно-жёлтый коробок с Пробкиной стороны ящика и трясёт его.
– Прекрасно, – говорит она. Потом открывает, проверяя, все ли спички уложены головками в одну и ту же сторону. –