до плеч.
– Панайота му се паракало, пока все за столом, доченька, будь добра, не хмурься, договорились? Ты же знаешь, у нас сердце кровью обливается, когда ты ходишь грустной. Не расстраивай своих бедных родителей, хорошо, моя родная? Нам и без того мучений хватает.
Оставшись на кухне одна, Панайота сердито топнула ногой. Во всей Смирне, кажется, только ее отец был роялистом, а все остальные горячо поддерживали славного греческого премьер-министра Венизелоса. И в первую очередь Ставрос.
Ставрос… Ах, Ставрос! Она не увидит его до завтрашнего вечера. У нее снова перехватило дыхание.
Чтобы проверить, нагрелась ли сковорода, она положила на нее и тут же подняла хвост одной из рыбин – раскалившееся масло весело зашипело. Всё, кроме тех моментов, когда они со Ставросом дышали одним воздухом, теряло для Панайоты значение. Укладывая одну за другой рыбу на сковороду, она пожелала про себя: «Пусть бы они вообще не приплыли и не нарушили наш покой», хотя и знала, что Ставроса это расстроит.
Уже тогда она начала ревновать его к мечте о Великой Греции.
Дома в одиночестве
Рано утром пятнадцатого мая, когда Акис закрыл дома плачущую дочь и вынужденную беспомощно смотреть на нее жену, а сам спустился в кофейню, Эдит испуганно распахнула глаза, лежа в своей кровати под белым тюлевым пологом. Ей приснился кошмар. В нем она куда-то убегала. Она кого-то убила, и остаток жизни ей придется провести спасаясь от правосудия. Она была на вокзале, пыталась успеть на поезд, который увезет ее в далекую страну, а за ней гнались османские жандармы в баклажанового цвета фесках и с золотистыми лентами.
Поезда снились Эдит часто, потому что дом, который оставил ей Николас Димос, ее родной отец, стоял рядом с ведущей в Айдын железной дорогой. По утрам она обычно просыпалась от гудка поезда, прибывающего на маленький вокзал в Будже. Пожилой машинист Козмас Долговязый уже на подходе к станции начинал возвещать о прибытии. И протяжный жалостный гудок не смолкал до тех самых пор, пока машинист не выпрыгивал из кабины локомотива. А ночью Эдит порой не давал спать грохот вагонов, в которых везли в порт грузы, прибывшие из Анатолии. Вагоны ехали по рельсам конных трамваев, и в эти минуты окна в доме номер семь на улице Васили дрожали, как при землетрясении.
Но тем утром Эдит разбудил вовсе не гудок машиниста Козмаса и не тяжелый стук колес. Завернувшись в пахнущий лавандой пододеяльник, она старалась вспомнить свой сон. Кого же она убила? Эти сны о побегах и погонях снились ей все чаще. В комнате было зябко. Поезд на вокзал еще не прибыл, значит, восьми еще нет. Может, ей удастся немного поспать? Но откуда этот холод? Почему не горит печь? Где Зои? Обычно она приходила намного раньше и к этому времени успевала затопить и печь, и хаммам.
Зои, работавшая у Джульетты Ламарк еще юной девушкой, давно уже вышла замуж и теперь жила со своим мужем (он был родом с острова Хиос) и маленькими дочками неподалеку от улицы Васили, в районе Керасохори. Каждое утро она приходила ни свет ни заря, разжигала печи и хаммам и принималась за завтрак для Эдит. За