отцом были очень привязаны друг к другу. Ничего не поделать… Я беседовала с тем врачом по нервным недугам, что остановился в отеле „Хук“. Он посоветовал просто оставить ее в покое. Он приехал сюда из Вены писать мемуары. Мы с ним на днях познакомились на приеме у Томас-Куков. И знаешь, что он еще сказал?..»
Со временем она и сама поверила в собственные рассказы. Скорее всего, она их и рассказывала-то для того, чтобы убедить саму себя, а не других. Шарль умер очень вовремя – уж в этом сомневаться не приходилось. Будь ее мягкосердечный муженек жив, ни за что бы они не смогли с поднятой головой встретить тот позор, который навлекла на них Эдит. Как казалось Джульетте, своей убедительной болтовней она смогла спасти честь и доброе имя не только дочери, но и всей семьи, уберегла всех от позорного пятна. Она не сомневалась, что Эдит скоро оправится, выйдет удачно замуж и будет счастлива. Как только соседский сын Эдвард закончит свое обучение в Нью-Йорке, нужно, не теряя времени, обручить их.
Но пока Джульетта Ламарк увлеченно строила планы и уже полагала, что судьба-мерзавка у нее под контролем, та неожиданно нанесла ей удар.
Одним зимним утром в дверь постучал приехавший из Афин адвокат с кожаным портфелем, и шаткому миру между матерью и дочерью пришел конец.
Перед приходом адвоката
Эдит читала газету, когда ее мать вошла в столовую в летящем утреннем капоте перламутрового цвета.
Был один из тех редких дней, когда солнце не желало почтить своим присутствием небо над Борновой. Небо хмурилось и ворчало, ветер тоже был не в духе. Злобу свою он вымещал на деревьях, безжалостно трепля тонкие, еще голые ветки вишни и абрикоса под окнами.
На улице бушевала непогода, а в столовой пахло поджаренным хлебом и дровами. Управляющий Мустафа после утреннего намаза затопил печь, покрытую желтыми изразцами, кто-то из служанок завел граммофон и поставил пластинку: соната Мендельсона для скрипки и фортепиано. Джульетта распорядилась, чтобы к ее пробуждению в доме непременно звучала музыка: после смерти мужа тишина сделалась для нее невыносима. Она приказала купить по граммофону в каждую комнату на нижнем этаже и еще один в ее спальню.
Эдит оторвала взгляд от газеты, мельком взглянула на появившуюся в дверях мать и по своему обыкновению повернулась к написанному маслом портрету отца, висевшему на стене. Отец говорил, что интровертам бывает легче в зимнее время. Он объяснял это по-своему. Подобно тому как дерево сбрасывает листья и плоды, так и человек зимой остается один на один со своими мыслями. Ничто не отвлекает его от раздумий, и в душе наступает покой. Жаль, что в этом месте, где жизнь проходит у всех на виду, зимы такие короткие.
Эдит вспомнила, как долгими зимними вечерами ученицы католической школы в Париже собирались в библиотеке, обогреваемой огромным камином, и читали книги. Теперь эта школа – в прошлом. Ее одноклассницы прошлой весной выпустились. А она так и не доучилась.
Со вздохом она снова склонилась к газете.
Писали, что «Комеди Франсез» приедет в Смирну с