явно не вписывается,– сосчитал Пётр Егорыч по пальцам количество букв.
Как-то раз собрался он купить апельсины. Не зная, как назвать широченную спину в самом конце очереди, Пётр Егорыч, поёрзав за ней, как бы шутя, со слащавой улыбкой на лице, поинтересовался:
– Сударыня, вы последняя?
Некоторое время спина не оборачивалась, словно обмозговывая, как бы это повежливее всадить за издевательство. Наконец, медленно развернулась и пара свинячьих глазок вонзилась в Петра Егорыча.
– Пить меньше надо, сударь,– обласкали они его.– Ишь, умник какой нашёлся.
– Не подходит «сударыня», оскорбительно звучит,– решил Пётр Егорыч,– да и клеток не хватает. Что ж за слово такое диковинное? – ломал он голову.
Припомнился ещё один случай, в городском автобусе. Петр Егорыч , доехав до своей остановки, приготовился уже выходить, да у дверей перегородила ему путь женщина, которая была увлечена беседой со своим спутником. – Как же мне обойти её, – думал он. – Женщиной назвать – ещё обидится,– рассуждал Пётр Егорыч,– со спины вроде молодая. Девушкой – тоже рискованно: обернётся, а там старая каракатица. Вот незадача. Может дамочкой назвать?.. Вроде бы ничего, что-то средне – неопределенное, и звучит приятно».
– Дамочка, вы сейчас выходите? – спросил Пётр Егорыч.
Обернулось молодое и очень симпатичное личико.
Пётр Егорыч оторопел от неожиданности и вдруг, позабыв нужное слово, пролепетал:
–Выходите сейчас, мадамочка?
– Все мадамы – в Париже,– грозно глянул на Петра Егорыча спутник девушки.
– А у нас-то кто ? – уж и не зная, как себя вести, промямлил Петр Егорыч.
– У нас друзья и товарищи,– проинструктировал его парень.
Перебрав в памяти все варианты своего взаимоотношения с городскими женщинами, так и не понял Пётр Егорыч, как нужно к ним обращаться в общественных местах. Как привлечь их внимание, при этом не трогая руками.
Так и не отгадал он загадочного слова в кроссворде…
ПАМЯТНИК НИПОЙМИКОМУ
Скульптор Александрихин, средних лет, но по стечению обстоятельств пока пребывавший холостяком, снял заляпанный глиной халат, отмыл с щёткой заскорузлые руки, зажёг сигарету и растянулся на диване. Он был раздосадован, озабочен и вообще не в духе. Такое с ним обычно случалось, когда одолевали творческие сомнения. Да и было, отчего прийти в отчаяние. Ну, такое заказал ему отдел культуры, такое… Вот уж три месяца бьётся Александрихин, а удовлетворения никакого. Всё это было, было, было. А ему надо сделать то, чего не было ещё никогда и нигде, ни в одном городе, ни на одной площади. Как быть, как быть?! Конечно, когда перед тобой сидит натура, тут всё просто: можно уловить какой-то особый, характерный разворот головы, выражение лица. А то лепи, что жило на земле аж в прошлом веке. Пушкина им подавай на постаменте, да ведь непременно такого, какого ещё никто не изображал! Вот и ломай голову, ночей не спи, а выходит всё тот, что на картине Тропинина: задумчивый, весь устремленный в мечты о своих