ым углом настолько ничтожным, что стороны эти, исходя из единого начала, стремятся вниз почти параллельно, но неизбежно расходятся, оттого что треугольник нарисован неизвестным на циферблате часов, и, в конце концов, все разбивается о скромный итог основания, перечеркивающего оба бедра и обрывающего их преждевременно, и тогда жизнь представляется следствием теоремы косинусов, стаканом с карандашами или одинокой виселицей на ветру, но все это нисколько не волновало Баччо Гарпалиону во время утомительной поездки в аутокарретте по горным дорогам с юга на северо-запад Валле-д’Аосты. В полдень, оставив позади Курмайор, автомобиль свернул на грунтовую дорогу, и уже полпервого двое в карабинерской форме запихнули Баччо в тесный кабинет, где по обеим сторонам от камина висели два линялых полотнища со львами – одно некогда черное с серебряным зверем Валле-д’Аосты, другое курмайорское, золотое пополам с серебром с силуэтом, намалеванным жженой слоновой костью, – а в центре стоял стол, и в глаза прежде всего бросался унылый настольный флагшток, на сей раз безо львов, лишь трехцветная тряпица вооруженных сил республики. За столом спиной к камину сидел, наполняя кабинет запахами пота и пармской воды, Жузеппе Маяле, человек исключительных размеров: только его плутоватые глазки взошли над флагштоком, обращаясь к посетителю, Баччо тотчас поздоровался, как научили его те двое в карабинерской форме, почтительно называя свинью в бретонском кресле «синьором лейтенантом». Жузеппе Маяле спросил его имя, год и место рождения, и Баччо отметил, что этот свин всячески старается походить на льва, держась величаво и рыча, превращая «рождение» в «р-р-рождение» весьма усердно, но при том уморительно ввиду этакой французской картавости, а потом ответствовал, мол, звать его Бартоломио Гарпалиону, родился он в Жовансане в 1927 году, и, спохватившись, добавил «синьор лейтенант». При упоминании Жовансана синьор лейтенант поморщился, но следом вдумчиво повторил «Бар-р-ртоломио Гар-р-рпалиону», точно пробовал имя на вкус, и будто бы остался доволен.
– Вам известно, что специальным декретом провинциальной джунты французский язык запрещен к употреблению во всех сферах общественной жизни как антигосударственный? – наконец старательно прорычал Маяле. – Город, который Вы называете Жовансаном, следует называть Жувентанумом: здесь Италия, синьор. Это ясно?
Баччо кивнул, гадая, нужно ли добавлять «синьор лейтенант», когда киваешь, но Маяле, по-видимому, удовлетворенный, продолжил:
– Скажите мне, синьор Гарпалиону, печатались ли когда-нибудь стихи Вашего сочинения в журнале «Дети Италии»?
Баччо снова кивнул, тогда Маяле открыл верхний ящик стола, достал номер «Детей Италии» за июль 1934 года и положил его перед Гарпалиону, открыв на развороте с поэзией:
– Это Ваше стихотворение?
Половину разворота занимал портрет мужчины с широким лицом и массивной челюстью в светло-сером мундире из корделлино и бустине с золотым орлом на кокарде. Его маленькие запавшие глаза были точь-в-точь глазами лейтенанта Маяле, и Баччо решил, эти двое не иначе как одной породы. Рядом с портретом, залезая порой строчками на мундир, было напечатано стихотворение: Баччо перечитал его дважды, чтобы исключить ошибку, а затем ответил, что стихотворение его, писано оно десять лет назад на уроке итальянского языка в начальной школе. Нет, отвечал он на следующий вопрос, больше стихов не писал, не может сказать, почему; наверное, не было вдохновения, синьор лейтенант.
Маяле снова полез в верхний ящик стола, на этот раз достал сложенную вчетверо телеграмму, быстро пробежал ее глазами и спрятал обратно в ящик.
– Известно ли Вам, синьор Гарпалиону, что Ваши стихи были высоко оценены дуче? – был следующий вопрос.
Баччо позволил себе усомниться в том, что стихи школьника семи лет об урагане в Жовансане, простите, синьор лейтенант, в Жувентануме, могли понравиться дуче, но прежде всего он сомневался, что дуче эти стихи вообще читал. Маяле еще раз сверился с телеграммой, затем заглянул в журнал и сказал, рыча свирепее прежнего:
– Если из Гарньяно пишут, что понравилось, не вижу повода сомневаться, и потом, тут ни слова об урагане, синьор Гарпалиону, это же стихи о дуче, вот заголовок.
И правда, «О дуче», если верить названию, напечатанному чуть выше стихотворения на уровне кокарды с золотым орлом, но это явно ошибка, стихи писались десять лет назад об урагане, ну что Вы, нет, конечно, синьор лейтенант, как можно обвинять партийную редакцию, должно быть, ошиблась учительница итальянского, когда отправляла письмо в Рим, и, конечно, редколлегии известно, о чем пишутся стихи, чего не скажешь о семилетних мальчиках.
– Теперь, когда мы поняли друг друга, синьор Гарпалиону, – продолжал Маяле, – осталось лишь сообщить, что из Милана заказывают поэму о дуче для «Вечернего курьера», литературное приложение выходит с воскресным выпуском, письмо в редакцию должно быть отправлено самое позднее – в четверг, стало быть, у Вас на все про все три дня, извольте уложиться, а остановиться можете здесь, для Вас есть комната на втором этаже, Вас проводят.
Баччо не успевал кивать, прикидывая, в каком месте лучше сообщить,