а не наверстаешь.
Он сидел, свесив больные ноги, на холодной печке-лежанке, покрытой домоткаными половиками. Он так полюбил спать на печи, что даже летом не перебирался в кровать. Ему казалось, что даже от не топленой лежанки веет каким-то здоровым дыханием, умиротворяющим теплом.
Пора. Село погрузилось в сон, даже ни одна собака не тявкнет. Жена спит поодаль, на чугунной довоенной кровати… Самое время действовать!
Он накинул рабочую спецовку, прихватил в сенях короткий ломик с чуть загнутым, расплющенным концом, и вышел в сентябрьскую ночь. Привычно, беззлобно ругаясь себе под нос, запустил изможденный двигатель своего «горбатого» друга: легендарного «Москвича-407». Что и говорить, позорная машина, да только не для его села – здесь, почитай, все были безлошадными, и потому завидовали всякому автовладельцу. К тому же подвеска у «горбатого» – кондовая, прочная. В самый раз для того дела, на которое он сейчас отправлялся.
Он миновал последний, наглухо заколоченный дом, «Москвич» заковылял по деревянному мосту через обмелевшую речку. Впереди, на холме, жутковато проступали сквозь тьму очертания полуразрушенной церкви.
Он едва удержался, чтоб не перекреститься. Впрочем, как правильно полагать крестное знамение, он вряд ли бы вспомнил даже в минуту смертельной опасности: то ли справа налево, то ли наоборот…
Он заглушил двигатель возле чернеющего проема, где когда-то были навешены тяжелые, обитые медными полосами, ворота. Взял с соседнего сиденья ломик, вышел из «Москвича», откинул крышку багажника – чтоб потом не возиться, ведь руки будут заняты нелегкой ношей. Прихватил мощный автомобильный фонарь.
Он заранее приготовился к тому, что широкий луч света переполошит сонных ворон, с незапамятных времен облюбовавших своды храма для жительства. Но, вопреки напряженным ожиданиям, ничто не потревожило царившую здесь тишину.
Он повел лучом вдоль стен и от неожиданности вздрогнул всем телом, едва не уронив фонарь на каменные плиты. Прямо на него смотрела грозным, властным взором святая равноапостольная Ольга. Фреска была испещрена белыми пятнами плесени, но от этого благоверная княгиня не утратила величественности.
На цыпочках, будто и впрямь был не один, он прошел в угол храма и дрожащими руками поставил включенный фонарь на пол.
Он явился сюда за квадратными, полуметровыми мраморными плитами, которыми была выложена солея – возвышение перед алтарем. Высоченный иконостас, покрытый остатками позолоты, зиял дырами, словно беззубые челюсти. Иконы, понятное дело, разворовали еще в 60-е, когда нашумевшие книги Владимира Солоухина пробудили среди коллекционеров и спекулянтов ажиотажный интерес к церковной живописи.
А вот дорогостоящие плиты на солее остались. Хороший мрамор, с Озерского месторождения. Привозной, откуда-нибудь из Крыма – тот быстро потемнел бы и покрылся трещинами от перемены климата. А этот, родной, подмосковный, веками сохранял свою красоту.
На плиты уже зарились лет эдак тридцать назад, пытались было выломать, пустить на отделку памятника погибшим в войну односельчанам. Да куда там! Ничего не вышло. Крепко строили наши предки, не сковырнешь. Вот и плюнули на эту затею колхозные власти, построили обелиск из копеечного алюминия.
Но совсем недавно он зашел сюда, под своды храма, непонятно с какой целью – может, даже по малой нужде, теперь уж не помнит. И обнаружил, что плиты расселись, разошлись по швам. Поглядел наверх – так и есть, купол прохудился, и на солею годами лили дожди, сыпал снег. То мороз, то оттепель… И понял, что плиты дожидаются его хозяйского глаза. А то, не ровен час, церковь отдадут обратно богомольцам, перестанет она быть сироткой, обретет официальный статус. Время на дворе странное, чего ждать – никто не знает толком. Вон уж первый секретарь райкома, сказывают, взял моду лоб крестить.
Так что сейчас, пока не поздно, сам Бог велел взять то, что плохо лежит.
Он вставил плоский конец лома в самую широкую щель, рванул железяку. Плита на удивление легко поддалась, обнажив кирпичное основание пола.
Он с тревогой выпрямился. У него было совершенно четкое впечатление, будто за ним кто-то наблюдает из темноты алтаря, сквозь проем Царских Врат. Схватил фонарик, испуганно посветил в полукруглое святилище. Ну конечно же, никого. Да и не может никого тут быть, у них в селе бомжей пока не наблюдалось.
Он неспешно носил плиты к машине, складывая их стопкой в открытый багажник «горбатого» «Москвича». Притомился. Пятнадцать штук – маловато для садовой дорожки, но дальше наваливать опасно. Лопнет подвеска, и станет он безлошадным, на радость соседям.
Он вернулся к алтарю за ломом и фонарем, посмотрел на обезображенную солею. «Прости, Господи», – прошептал он на всякий случай. Поднял фонарь и замер с похолодевшим сердцем.
Он понял, почему так легко удалось ему вынуть приглянувшиеся плиты. Дожди и морозы ни при чем, вот ведь какая штука. То есть, конечно, многолетние перепады температуры, обледенение и оттаивание сделали свое дело, но главное заключалось не в этом.
Все дело в том, что в этом месте, размером каких-нибудь метр на полтора,