хорошо знают либо из личного опыта, либо из новостей, либо из любого вшивого сериала, где с его помощью добиваются эффекта нависшей опасности – там-дам-да-а-а-ам. Мои друзья, Тэго и Малкольм, перестают меня подбадривать. Повисает гробовая тишина, и я жду, что телефон Пека, этого придурка, тоже зазвонит. Но нет, только мой. И, возможно, звонок, сообщающий, что я вот-вот расстанусь с жизнью, только что спас жизнь моему противнику.
– Надо ответить, Руф, – говорит Тэго. Он записывал нашу потасовку на видео, потому что обожает смотреть драки в сети, но сейчас таращится на экран своего телефона, будто бы испугавшись, что и ему вот-вот позвонят. Кажется, больше всего я буду сожалеть об упущенных возможностях, ведь я прохлопал ушами все свои шансы по-настоящему пожить и найти близких друзей среди ребят, с которыми просидел в одном классе четыре года. Буду сожалеть обо всех ночевках с одноклассниками, которые пропустил: где все галдели до утра, играли в Xbox Infinity и настольные игры, – пропустил, потому что трусил.
Но больше всего я буду сожалеть о Будущем Матео, который, глядишь, расслабился бы и начал жить. Его трудно нарисовать в воображении, но я представляю его человеком, который не боится пробовать новое, к примеру раскуривает косяк с друзьями, получает водительские права или летит в Пуэрто-Рико, чтобы разузнать побольше о своих корнях. Может быть, он с кем-то встречается, и не исключено, что он счастлив. Наверняка он развлекает своих друзей игрой на пианино и поет для них песни. У него на похоронах точно было бы полно народу – людей, которым не удалось в последний раз его обнять, – и церемония растянулась бы на целые выходные.
У Будущего Матео список тех, по кому он будет скучать, был бы длиннее.
Но мне не суждено стать Будущим Матео. Никто со мной не накурится, никто не станет слушать, как я играю на пианино, никто не сядет рядом в машину моего отца, когда я получу права. Мне не доведется спорить с друзьями за лучшие ботинки для боулинга или за право управлять Росомахой на приставке.
Я снова сползаю на пол и думаю о том, что теперь я пан или пропал. Точнее, даже не так.
Сначала пан, потом пропал.
00:42
Папа всегда принимает горячий душ, когда расстроен или недоволен собой, – этот ритуал его успокаивает. Я начал за ним повторять лет в тринадцать, потому что на поверхность стали всплывать сбивчивые Матео-мысли и мне необходимы были тонны Матео-времени, чтобы с ними разобраться. Сейчас я стою под душем потому, что чувствую себя виноватым: я ведь смел надеяться, что миру – или хотя бы какой-то его части, за исключением Лидии и папы, – будет грустно меня потерять. Я отказывался быть смелым все те дни, в которые мне не звонили с предупреждением. Я потратил впустую все вчера, а в запасе у меня не осталось ни единого завтра.
Я никому ничего не скажу. Кроме папы, но он вообще сейчас без сознания, так что это не в счет. Не хочу провести последний день своей жизни, гадая, искренни ли со мной окружающие, когда говорят, как они опечалены. Нельзя проводить последние часы на Земле, сомневаясь в тех, кто рядом.
И все же