раз объяснить Эрика. – Книги говорят со мной!
– Отлично! – закивал отец, уже убегая по тропам своих мыслей в дебри, до которых не докричаться. – Слушай, нюхай, но в рот не тяни – на них может быть плесень. И если услышишь – сразу в коробку для шептунов!
Эрика хмыкнула. Как можно не понять. Есть стопки молчунов, они самые тихие, но это не значит, что их истории скучны. Вовсе нет. Просто они упакованы в тела без голоса. Среди них прячутся редкие шептуны и шептуньи. Стоит их коснуться, и слышишь лёгкий шум, как от ракушки, поднесённой к уху. От такого шума иногда хочется почесаться.
Ещё реже встречаются певуньи, они робкие, и не шуршат в твоей голове, а тихонько поют. Обычно всего пара нот, но их незатейливый мотивчик так привязчив!
А ещё есть крикуны. Эрика была счастлива, что редко находит их. Потому что крикуны ужасны! Вопят так, что голову раскалывает, как орех. Огромные эгоисты и выпендрёжники.
Но самые редкие и таинственные – это сирены. Их голос мягок и певуч, они обволакивают мелодией, и их хочется слушать и слушать. Эрика находила сирену всего два раза. Отец тогда страшно обрадовался, сказал, выручит за каждую столько, что хватит не думать о платежах за дом до следующего Рождества.
Стоило найти говорящую книгу, и отец сразу прятал её в специальную коробку. Из неё не долетало ни звука. Замыкал и в этот же день уносил из дома. Для таких находок были не менее таинственные покупатели.
Эрике строго настрого было запрещено открывать эти книги и тем более читать. Отец говорил, что и так она испытывает дикий стресс, как если бы сознательно шла на удары током. Эрика пожимала плечами. Ей нравились книги, нравилось находить этих говорунов, ну а то, что нельзя в них заглянуть – не беда. По сути, это были все те же истории, просто с частичкой волшебства, как называл это отец. Может, отпечаток бывшего владельца или его дома, редкий типографский изъян или ограниченный тираж, живой автограф почившего автора или звезды, подарившей эту книгу другу. Чтобы обыденное стало необычным, его должно было коснуться что-то из ряда вон выходящее.
Отец считал, что Эрике дано слышать эти оттенки, концентрацию жизни. Иногда же Эрике казалось, что не только жизни. Особенно после того, как она узнала, что один из найденных ею крикунов был в кармане мужчины, когда тот прыгнул с крыши ратуши сто лет назад. Мало того, что томик стихов По[5] был антикварный сам по себе, на нём стояла дата и место, выведенные рукой самоубийцы под строками его собственного сочинения.
«И пусть тот ворон лишь мираж;
Его сияет взор полночный;
На перекрестье моих рук;
Души мятежной бег челночный».
Эрика узнала об этом, так как отец снял фотокопию и забыл папку с «делом» на столе. Когда па вернулся, она слёзно просила оставить эту книгу, не продавать. Такая печальная и загадочная, она была столь притягательно-таинственна. Но отец покачал головой. Сказал, что liber mortum[6] хранят на себе отпечаток боли, и что с её даром это, как гулять зимой без шапки и надеяться не простыть. С тех пор он запирал книжные досье в ящике стола. А Эрика взяла в библиотеке