встал и предложил тетушке руку. – Давайте пройдемся, – сказал он, помогая ей подняться.
– Пройдемся?
– Просто походим по дорожкам. Вам надо оставить розы. Эти ракушки такие белые. Как вам это удается?
– Мы не используем устричные раковины, – сказала она. – В них много черного и серого. Те, что мы используем, дороже, но они того стоят. И каждый год насыпаем процентов двадцать новых. То есть я насыпаю.
– Понятно.
– Гарри, – сказала она, когда, поднявшись по короткому пролету гранитной лестницы, они отдыхали на площадке, глядя на волны, разбивавшиеся белыми брызгами на взморье далеко внизу, – никогда не забывай, что времени всегда не хватает.
Он решил спуститься к океану и подошел к нему примерно в половине второго, перекинув пиджак через плечо и держа его на одном пальце. Рукава он засучил, а галстук ослабил настолько, что обычно длинные концы стали походить на короткие завитушки ниже узла. Если бы не ветер, у него бы промокла рубашка, хотя он шел главным образом вниз. Навязывая свой собственный протокол, пляж замедлил его шаги, прежде чем он добрался до воды. Быстрая ходьба, принятая у всех на Манхэттене, стала неуместной, когда он сошел с выложенной плитами дорожки, пересек выветренный и неухоженный деревянный настил и ступил на стеклянистый песок, заставивший его сбавить скорость в два раза. Продвигаясь к океану, он чувствовал свою тяжесть, но по мере того, как море заполняло его взгляд, становился все легче, словно заряжаясь силой от рева волн. Он оставался на суше, но видел только океан. Сильный ветер не прекращался и не менял направление, никакой парусник не смог бы сейчас идти в бейдевинд. Устойчивый и неизменный, как поток воздуха от электрического вентилятора, он, казалось, равномерно охватывал весь мир.
Гарри намеревался только подойти к морю, а затем отправиться на север, в Сент-Джордж, и сесть на паром, хотя в тот день никто не ждал его возвращения в мастерскую. Но так же, как движения мира, который, когда он вернулся с войны, представлялся ему неподвижным и успокоенным, прежде чем столетие (и, возможно, его жизнь вместе с ним) начнет ускоряться, устремляясь к отблеску огня в своем конце, действия Гарри направлялись чем-то таким, что совершенно не зависело от его намерений.
Когда он возвращался домой и их паром двигался через пролив Нэрроуз, держа Бруклин по правому борту, а Статен-Айленд по левому, все высыпали на палубу, и окружающее казалось предельно невероятным и странным. У него не было ни малейшего представления, что именно он обнаружит, но все происходящее ощущалось скорее началом, чем концом. Возможно, после испытаний и лишений, сражений на суше, на море и в воздухе придет успокоение, создание новой семьи, любовь. Но, казалось, ничего не меняется и все остается обычным: метро, рестораны, телефонные звонки, бизнес, оплата счетов. Однако теперь, на взморье, где он не собирался оставаться надолго, его удерживал некий меркуриев дух, словно свинцовый якорь одного из кораблей, проходящих между пиллерсами Форт-Гамильтона и Сент-Джорджа.
Он никогда не любил читать сложенную газету, как это делают в метро, но здесь, на