и у него предательски заблестели глаза.
– Чего встал, чего встал? – привел в чувство Лаврентия резкий гортанный окрик Вахитова. Лаврентий посмотрел на меленького татарина с нелепо торчащей винтовкой, у которой холодно поблескивал отпотевший штык. Посмотрел на его длинную, чуть не до земли шинель, с потемневшими от влаги полами, на серую шапку, лихо сдвинутую на затылок, с побуревшей от времени звездой с кусочком отколотой эмали и подумал:
«Клоп ты вонючий. Вот уж правду народ говорит: чем козявка меньше, тем зловреднее!»
Лаврентий любил работу. Он всегда относился к ней с благоговением – с детства приучен. И даже такая подневольная работа принесла ему удовлетворение. Он интуитивно чувствовал, что та необъяснимая сила, которая загнала их в трюм баржи, обделила судьбой и своих помощников, лишив их радости общего труда. Уже с сожалением взглянул Жамов на злого татарина, на скучающего Широких, на праздно шатающегося по берегу коменданта.
– Чего уставился? – взвизгнул татарин. – Таскай давай!
– Лошади, и той надо передохнуть.
– То лошади, а то… – начал Вахитов и оборвал речь. Тяжело шагнул к нему Лаврентий и, сдерживая бешенство, проговорил:
– А я кто, по-твоему, – скотина, а?
Вахитов отступил на шаг назад и выставил перед собой штык.
– Лишенец ты, понял?! – злорадно ответил татарин. «Ну, нехристь, молись своему богу, что я не один, а то бы размазал тебя по стерне…» – подумал Лаврентий и, отвернувшись от караульного, набрал большую охапку сена. Повстречавшись с Настей, попросил ее:
– Ты, дочка, поменьше сена бери. Береги себя!
Настя устало опустила голову.
На барже скотник, вылезший из трюма, спросил у Лаврентия:
– Че, паря, скоро конец?
– Жамов я, Лаврентий Жамов, – проговорил устало носильщик.
– Будем знакомы! – пропел скотник. – А я, значица, Афанасий Жучков.
– Сено, Афанасий, кончается, – Лаврентий посмотрел на скотника.
Жучков озабоченно проговорил:
– Давай, Лаврентий, остатнее сено на палубе сложим в носу. Мне способней будет этих одров кормить, – он показал на лошадей и закончил: – Трюм уж под завязку.
– Давай сложим, – согласился Жамов и бросил сено на свободное пространство в носу баржи, с наслаждением помотал гудевшими от усталости руками. Следом за ним побросали сено в кучу и другие носильщики. Копна стала быстро расти.
– Настя, лезь на копну, топчи сено! – приказал Лаврентий дочери и подсадил ее на копну.
Наконец погрузка закончилась. Люди тщательно подобрали все до последней былинки.
Стуков поднялся на палубу и скомандовал резким голосом:
«Вахитов, Широких, ведите людей на баржу!
Усталые носильщики молча потянулись к трапу. Настя съехала с копны вперед ногами, подол ее юбки задрался, оголив белые ноги.
– Осподи, ну как нарошно! – чуть не заплакала Настя, быстро оправляя на себе юбку и чувствуя