наказание, что не Бог чадо покарал, а банник леший.
– Тьфу! – сплюнул отец Логгин. – Что ни слово, то злая вонь! Не мог отец Нифонт такой богомерзости рекши. Наказывает един Бог, а у идолов такой силы нет!
– А вот и сказал отец Нифонт… Аз сама не слыхала, потому в церковь в тот день не ходила, но матушка мне истинно все пересказала. Гляди, говорит, Феодосья, очадешь в грехе, так лешак чадо утопит либо удушит, либо разродиться не сможешь, будешь тридцать три и три года в утробе таскать.
Отец Логгин глубоко вдохнул и выпустил дух, надувая щеки и плеская губами в размышлении. «Языческое зло зело в Тотьме сильно», – пришел он вскоре к драматическому выводу и продолжил вопросить.
– Дитя в себе или в сестре зельем или кудесами изгоняла ли?
– Нет, отче, – пламенно заверила Феодосья. – Как можно?
– Блудил ли кто с тобой меж бедер до истицания скверны семенной?
– Нет, отче.
– Кушала ли скверны семенные?
– Нет, отче, не было такого ни единожды, – перекрестясь, заверила Феодосья и, помолчав мгновение, спросила: – Отчего, отче, семя мужеское скверно? Ведь от него чада прелепые рождаются. Неужели это скверно? Скверны – от дьявола, но разве чадо от беса, а не от Бога?
Отец Логгин нервно почесал пазуху под мышцей. Перекрестился. Воззрился на Феодосью.
Как весенний ручей журчит нежно, подмывая набухшие кристаллы снега, сияя в каждой крупинке агамантовым отблеском, плеская в слюдяные оконца ночных тонких льдинок, отражая небесный свод и солнечные огни, так сияли на белоснежном лице Феодосии голубые глаза, огромные и светлые, как любовь отца Логгина к Богу.
«Аквамарин небесный», – смутился сей лепотой отец Логгин.
Весь сладкий дух церковный не мог укрыть сладковония, что исходило от Феодосии, от кос ее, причесанных с елеем, от платка из древлего дорогого алтабаса, от лисьей шубы, крытой расшитым тонким сукном. Отец Логгин знал отчего-то, что пазухи шубы пахли котенком. А уста – мятой. А ушеса и заушины – лимонной зелейной травой мелиссой. А перси – овощем яблочным, что держат всю ночь в женских межножных лядвиях для присушения мужей.
«Медвяный дух твой», – слабым голосом произнес отец Логгин. И собравшись с силами, вопросил нетвердо:
– Пила ли зелие травяное – мелиссу, зверобой, еще какую ину?..
Голос отца Логгина сорвался и дал петуха.
Феодосия сморгнула очесами и закусила уста, сдерживая звонкую крошечную смешинку.
«Как речная земчузинка смешинка твоя», – почти теряя сознание, беззвучно рекши отец Логгин.
– Нет, отче, не пила зелия, – отреклась Феодосья.
Демон уже подбирался к межножию отца Логгина. И вприсядку, с коленцами, плясали черти, предвкушая падение святого отца.
Но Спаситель вновь пришел на помощь юному своему ратнику.
– А что, батюшка, звонить сегодня во скольки? – басом спросил Спаситель.
– А? Что? – вздрогнул отец Логгин.
Сморгнул вежами, встряхнул главой.
Перед ним стоял, переминаясь в валенках, звонарь Тихон.
– После,