братка, здравствуй, значит. Бим все сделал элегантно, как и полагается.
– А не укусит? – осторожно спросила Тетка.
– Что вы! – изумился Иван Иваныч. – Протяните руку и скажите: «Лапку!»
Та действительно выволокла ладонь из под фартука и протянула Биму.
– Только не укуси, – предупредила она.
Ну, тут же описать невозможно. Что произошло. Бим шарахнулся на лежак, занял немедленно оборонительную позицию, прижавшись задом в угол, и в упор смотрел на хозяина. Иван Иваныч подошел к нему, погладил, взял за ошейник и подвел к жалобщице:
– Дай лапку, дай…
Нет, не подал лапу Бим. Отвернулся и смотрел в пол. Впервые ослушался. И угрюмо поплелся опять в угол, медленно, виновато и удрученно.
Ой, что тут сотворилось! Тетка задребезжала рассохшейся трещоткой.
– Ты ж меня оскорбил! – кричала она на Ивана Иваныча. – Какая-то паршивая собака меня, советскую женщину, ни во что не ставит! – и тыкала пальцем в сторону Бима. – Да я… Да я… Подожди-ка!
– Хватит! – неожиданно рявкнул на нее Гость. – Брешешь ты, значит. Не укусила она тебя и не собиралась. Она ж тебя боится, как черт ладана.
– А ты не ори, – попробовала она отбиться.
Тогда Гость сказал однозначно:
– Цыть! – и обратился к хозяину: – С такими иначе нельзя. – И снова к Тетке: – Ишь ты! «Советская женщина», тоже мне… Иди отсюда! – рыкнул он. – Еще намутишь раз, опозорю. Иди!
Жалобу он порвал у нее на глазах.
Последнюю речь Гостя Бим понял отлично. А Тетка шла молча, гордо вскинув голову и ни на кого не глядя, хотя Бим теперь не спускал с нее глаз и даже продолжал смотреть на дверь после того, как она ушла, а шаги ее затихли.
– Очень уж вы с ней… Грубовато, – сказал Иван Иваныч.
– Иначе нельзя, говорю вам: весь двор перемутит, знаю. Раз говорю, значит, знаю. Вот они где мне, эти сплетницы да смутьяны. – Он похлопал себя по загривку. – Делать-то ей нечего, вот она и норовит, кого бы ей укусить. Таких распусти – весь дом пойдет чертокопытом.
Бим все время следил за выражением лица, за жестами, интонацией и понял отлично: Гость и хозяин – вовсе никакие не враги, а даже, по всей видимости, уважают друг друга. Наблюдал он еще долго, пока они о чем-то потом беседовали. Но раз уж он установил главное, то остальное его интересовало мало. Он подошел к Гостю и улегся у его ног, как бы говоря этим: «Извиняюсь».
Сегодня был председатель домкома, разбирал жалобу на собаку. Победил Бим. Впрочем, гость мой судил как Соломон. Самородок!
Почему же Бим зарычал на него вначале? А, понял! Я ведь не подал руки, встретил вошедшего сурово (охоту же пришлось отложить), а Бим действовал согласно со своей собачьей натурой: недруг хозяина – мой недруг. И тут должно быть стыдно мне, но не Биму. Удивительно, какое у него тончайшее восприятие интонации, выражения лица, жестов! Это обязательно надо всегда иметь в виду.
После у нас состоялся интересный разговор с преддомкома. Он окончательно перешел на «ты».
– Ты, – говорит, – только подумай: сто пятьдесят