где её уложит юноша, разденет и обогреет. Конечно, её отец – большой человек – подобного не стерпит, поэт наверняка будет застрелен, но эти счастливые минуты… О таких можно всю жизнь воздыхать, рассказывая в своих мемуарах, пусть вы – низжайшая челядь, поймёте наконец, что такое боль!…
А если меня сбили посреди широкой мостовой? Ох, сколько может жизнь подарить мне тогда… Хворостинку посреди поля найдёт – Еву…
– Евдокия! Евдокия! – тонко прорезало сквозь забытие, – Прости, ну прости! Хватит распластываться тут, я знаю, что ты слышишь!
Очень странный голос, да и не очень-то и приятный… Бездомный какой-нибудь. Наверняка хочет вцепиться в тельце руками, разорвать на нём всё… А я? Ничего мне не сделать – беспомощный цветок. Разве что барчонок сейчас проедет, сквозь брань своего глупого ямщика услышит, как это чудовище пускает слюна надомной, в треморном желании утащить в свою берлогу кусочек чего-то прекрасного. А юный барчонок спрыгнет, ринется ко мне, развивая на ветру поля шляпки – заберёт, подложив ладонь меж лопаток… А имение, большое ли?
– Евдокия, ну вставай? – от удара по шеке девочка вздрогнула, открыв глаза. Сверху над ней склонилась Лика. Разразившиеся чувства умеряли своё обаяние, влажные глазки начали высыхать, губки перекосило в недовольстве, быстро переменённом натянутой улыбкой, поверх злобы и досады: “ты…” – всплыло в голове девочки, точки после слова всё прибавлялись, одна за другой, складывая из себя слова, которые, пожалуй, мы опустим.
– Лика, меня хотели убить… Мне кажется, – губы окатило выражение страдания.
– Да, я врезалась… Почему ты не ловишь? Бегу, бегу к тебе, мы ведь не виделись… Сколько мы не виделись?
– Не знаю. – Евдокия аккуратно снимала с тонких пальцев налипшую грязь сложенным сереньким платочком, сидя в луже над нависшей подругой.
– А я считала, мы не виделись… Два дня! Тебе наверняка было не просто, но вот, я здесь! – Лика притопнула ногой, раскрыв руки для объятий. Из-под ботинок выскочила череда каплей.
– Можно было не обрызгивать меня ещё раз! – улыбка на лице Евдокии кривилась.
– Ой, прости, прости! Я сейчас всё вытру!
– Не трогай! Я сама… У меня шляпка надета аккуратно, ты собьёшь. – девочка потянулась рукой, чтоб приподнять шляпку. Губы перестали подчиняться: улыбку смыло, всё лицо окатило ужасом, – Шляпка…
– У тебя была шляпа? – в недоумении Лика присела на корточки.
– Да, тварь, у меня была шляпка, а ты её сбила и кинула куда-то, где шляпа? – от накипающей злобы, Евдокия оперлась на починенные пальчики, приподнялась, готовая в следующую секунду со всей силы толкнуть подругу в грязь. А чем хуже?
Слизкая опора пальцев не выдержала, маленько тельце опять полетело в грязь, теперь уже окончательно вымазавшись в ней. Покосившиеся на лице очки слетели, утонув в пучине грязи. На глазах выступили ручейки слёз, губки перекосило в жуткую гримасу. Схватившиеся судороги разорвали налепленные