большинству женщин. Это про халаты врачей и медсестёр. Матерям по статусу был положен халат нянечки, санитарки, уборщицы. А это совсем другой коленкор, как говаривала прабабушка Павла. Но наличие спецодежды было обязательным условием присутствия в палате с больными детьми. Увы, шапочка сползала с головы, всё время развязывались завязки, и, даже не глядя в зеркало, можно было быть уверенной, что она не красит. Совсем. Никого. Мать Павлушки сама себе в этом облачении казалась подобием старой няньки. Хотя чаще всего она ощущала себя просто функцией, лишённой внешних индивидуальных признаков, но с тугой пружиной функциональной принадлежности внутри.
В палате было тихо-тихо, рано утром сон крепок даже у тех, кто почти лишён возможности двигаться днём. Обычных ночных сопений, кашлей, постанываний и бормотаний не слышно. Пашка любил просыпаться раньше всех. Он лежал, заворожённый этой тишиной. И ощущал себя в какой-то огромной, тихонечко баюкающей его колыбели – в самом сердце живого, сложного, но тёплого и уютного мира. Гармоничным дополнением был осенний стук дождевых капель о подоконники, всхлипывание за двойными рамами огромных окон. Вода с небес, словно купол, закрывающий мир от каких-то неисчислимых бедствий.
Когда-то потом отрывки этой жизни будут возвращаться к Павлику во снах, беспокоить, тревожить, а порой наполнять ощущением той тишины и напластования времён, безоблачной младенческой радостью пробуждения и близкого присутствия чего-то тяжкого, непоправимого…
Рано утром приходила санитарка. Она резкими широкими взмахами швабры мыла полы. Пахло хлоркой, но и это не мешало Павлушке. Это тоже была жизнь – целая настоящая удивительная его, Павла, жизнь.
И мать больного мальчика ощущала, что в этой сонной тиши больницы устанавливалась особая атмосфера. Казалось, дышат сами толстые стены, порой чудилось, что они пытаются рассказать о чём-то или пожаловаться. Были тёмные уголки, в которых всей кожей ты ощущал тревогу и даже необъяснимый страх. Человеческая жизнь богата всяким добром. О многом узнаешь потом.
Сколько же всего впитали эти стены почти за целый век! Двадцатый век – череда невиданных потрясений, бедствий и жертв, великих побед и не менее великих преступлений. «Ольгин приют» – так назвала своё детище основательница больницы для бедных детей и женщин, фрейлина императорского дворца Вера Перовская, в честь своей сестры Ольги, известной петербуржской благотворительницы. Ольга скончалась от дифтерии, заразившись от больных детей в основанной ею детской больнице в Царском Селе. Известный петербургский архитектор спроектировал здание «Ольгиного приюта», рядом с ним парк с прудом, летние павильоны и дом для персонала. Мраморные камины, шторы с кистями, красивые куклы и игрушки на коврах – всё создавало атмосферу домашнего уюта. Матерью и доброй феей этого дома была графиня Вера. Летнее время она проводила во дворце, а остальную часть года жила в приюте и трудилась сестрой милосердия.
Во время Первой мировой войны в здании приюта открыли