лозунгом была такая: ни начальник РОВД, прибывающий весьма рано, ни кто-либо из сотрудников никаким образом не отреагировали на этот плакат. Как будто специально оставили это дело для «замполитского» воздействия.
Не дождавшись внятного ответа, Федор Павлович развил свое наступление:
– Товарищи, ведь это же форменное безобразие! Как же вы допустили, чтобы оно, – он потряс свитком, – дискредитировало советскую милицию?
– А что? – подал голос начальник уголовного розыска, сидевший сегодня почему-то в самом дальнем углу. – Если обратить написанное в адрес жуликов, очень даже правильное указание. И пусть не надеются, что удастся отвертеться.
– А если отнести это к нормальным гражданам, пришедшим к нам за помощью и защитой? – тут же отреагировал замполит. – Это как вам? Тоже оставить надежду? – Он вдруг остановил свой взгляд на мне. – Вот вы, товарищ Воронцов, все сутки ездили туда-сюда. Разве вы не заметили этого безобразия?
Вот тебе на! Нашли крайнего. Я хотел было уже сказать, что заметил и дежурного проинформировал, но вспомнил его угрозу про «пусть сами отдуваются», поэтому и ответил по-другому.
– Я думаю, Федор Павлович, что совершить такое мог кто-либо имеющий зуб на милицию из числа работников наших крупных предприятий. Бумага-то на плакате из киповского рулона, какие на «металлурге» используются. А еще это должен быть человек достаточно начитанный. Все-таки произведениями Данте у нас далеко не все интересуются.
Я прекрасно знал, что недавно наши сыщики выезжали на металлургический завод в связи с какой-то кражей. Кражу не раскрыли, но зато разжились большим количеством рулонов диаграммной бумаги для самописцев, что в условиях перманентного бумажного дефицита дело совсем не лишнее. Теперь эти рулоны были свалены в углу кабинета промзональников на общую потребу – приходи и бери, пользуйся, если А-4 закончились. Уточню, что обозначение «А‐4» в семьдесят седьмом было не в ходу, а говорили просто – «машинописные листы», но это я по привычке из иного времени.
По странной случайности, именно в этом кабинете – под номером тридцать! – вчера поздно вечером, проходя мимо, можно было слышать неположенный шум. Если бы я ключом по скобке выбил морзяночную семерку – «дай – дай – за-курить», – мне бы, конечно, открыли. Но мне было нужно другое, поэтому я стучал как обычно. После моего стука воцарялась чуткая тишина, нарушаемая лишь звуками «ш-ш-ш-ш» в различном исполнении. Потом из-за двери слышалось «Ушел», и шумы возвращались. Приходилось стучать снова, чтобы хоть немного пробудить в коллегах необходимую бдительность. Так что, если сопоставить эти обстоятельства, можно было легко выстроить совсем другую версию, нежели та, которую я высказал.
Но Федор Павлович, слава богу, этих обстоятельств не знал. Зато, как выяснилось, он был начитанным человеком.
– Я тоже уважаю творчество Данте, но вы хоть знаете, где у него это объявление размещалось? На вратах ада!
– А нам не страшно, мы