когда Сэм заехала за Линкольном в школу, она сказала, что выбрала ему курс:
– Американские исследования.
– Это о чем?
– Как бы обо всем. Обо всем, что делалось в Америке. И делается. О поп-культуре. Как бы сводится все вместе и становится понятно, что к чему.
– Захватывающе! – бросил он.
– Не язви, – ответила она.
– И не думаю. Правда захватывающе. Просто великолепно.
Стоял февраль, на Сэм была дутая розовая куртка и белый шарф. Линкольн притянул ее за концы шарфа к себе и, поцеловав, сказал:
– По мне, так лучше и не надо.
В августе того года семейство Сэм устроило ей прощальный вечер – за несколько дней перед тем, как они с Линкольном отправились в Калифорнию. Родители Сэм накупили фейерверков и взяли напрокат караоке. Вечер был в самом разгаре, когда около полуночи Линкольн заснул на лужайке, прямо на стуле. Он и не помнил, когда Сэм втиснулась рядом с ним. От нее пахло Пятым июля, пóтом и пустыми корпусами из-под бутылочных ракет.
– Со всеми попрощалась? – спросил Линкольн.
– И за тебя тоже. – Сэм склонила голову. – Ты целовался со всеми прямо в губы. Как-то неудобно…
– Покажи.
Она быстро его поцеловала. Сэм была непохожа на себя, спешила, пугалась. Как будто проснулась.
– Ты как? – спросил Линкольн.
– Да-а… Ничего. Угу… Нет, не знаю. Боже мой, я не знаю, что со мной… – Она встала с кресла и пошла вдоль стола, поднимая одну пластиковую чашку за другой и снова ставя их на место. – Я чувствую, что… готова.
– К чему готова?
Линкольн сел, стараясь сообразить, о чем это она. Луна еле светила, лица Сэм он не различал.
– Готова все поменять, – ответила она и, присев на столик для пикника, принялась перебирать на нем ленточки. – Я чувствую, что все уже как будто изменилось. Ну вот, например, я думала, что будет очень грустно прощаться со всеми. Думала, что разревусь, а не проронила ни слезинки. Мне вообще не хотелось плакать. Мне петь хотелось. Хотелось сказать: «Ну да. Да! Ну, до свидания!» Не то чтобы «счастливо оставаться», а просто – «до свидания». Я готова к новым людям, – продолжала она, подбросив ленточки в воздух. – Через два дня я буду ходить по улицам и не увижу ни одного знакомого лица. Все будут для меня совсем-совсем новыми. Как сказать… совсем свежими, с большим потенциалом. Да, с одним только потенциалом. Я не буду о них ничего знать. И никто не будет действовать мне на нервы.
Линкольн подошел к столу и сел рядом с ней.
– Целых тридцать шесть часов.
– То есть?
– То есть твоим нервам осталось потерпеть тридцать шесть часов.
– Может, и это изменится. – Сэм вздернула подбородок. – Я сама стану новой. И может, новая я буду терпеливее.
– Да…
Он обнял ее одной рукой. Сэм была такая маленькая, что ему казалось, можно сграбастать ее сразу всю.
– Ты разве не чувствуешь, Линкольн? Не чувствуешь, что все меняется?
Он сильнее прижал ее и ответил:
– Не все.
После школы Линкольн открывал эту записную книжку раз десять. Он вынимал ее всякий