Сыцзян, он правильно говорит, смотри вперед. На, держи! – Цянь Сяохун сунула подруге двести юаней.
Как только Ли Сыцзян сжала в ладошке деньги, ее личико снова сморщилось от плача и на нем отразилась вся гамма чувств.
– Ладно. Мы сейчас сядем на поезд до Шэньчжэня. И перестаньте говорить на родном диалекте, какой-никакой, а путунхуа14 лучше, чем наш говор.
Рябой Ли много времени провел вдали от дома, так что бегло говорил на путунхуа. Девушки сначала хихикали, а потом приумолкли. Когда они говорили на диалекте, их речь так и лилась, но стоило перейти на путунхуа, и язык словно костенел и не поворачивался. Они заставляли себя говорить на путунхуа, иначе, кроме Рябого Ли, никто их больше и не поймет. Цянь Сяохун припомнила уроки в школе, когда они читали по слогам, и начала произносить слова в такой же манере, обучая Ли Сыцзян:
– Те-бя зо-вут Ли Сы-цзян. Ме-ня зо-вут Цянь Сяохун. А э-то Ря-бой Ли. Мы при-еха-ли из Ху-на-ни! Ой! Глянь, сколько бананов! Тут бананы прямо на дереве растут! – Только что Цянь Сяохун упражнялась в путунхуа, произнося слова по слогам, а тут внезапно выпалила целую тираду на хунаньском диалекте.
Ли Сыцзян перестала хмуриться и скорчилась от смеха. Рябой Ли тихонько цыкнул на Цянь Сяохун, мол, в вагоне есть другие люди, и тут Цянь Сяохун заметила, что какой-то парень, с виду сезонный рабочий, ржет над ней, да еще и пялится без зазрения совести. Вот ведь придурок! Цянь Сяохун выпрямилась и про себя крепко выругалась.
Ли Сыцзян снова судорожно обыскивала все свои карманы сверху, снизу, снаружи и внутри, ни одного не пропустила.
– Сяохун, когда мы денег заработаем, я куплю себе красивых шмоток. Эта одежда слишком простецкая, шэньчжэньцы меня не засмеют? – теребила Ли Сыцзян подругу.
– Тогда надо побыстрее приступать к работе! Будет тебе и новая одежда, и хлеб, и мужики15, – отвечала Цянь Сяохун, растягивая звуки.
– Внимание! Внимание! Говорим на путунхуа! – Рябой Ли все это время дремал, а тут вдруг начал вещание.
– Хорошо. Давайте говорить на этом птичьем языке. Мы ско-ро при-е-дем в пре-крас-ный Шэнь-чжэнь. Ли Сы-цзян, ну чё, ты ра-да? То есть «что»! Радехонька! В смысле ра-да.
Всю дорогу они пялились в окно и называли все, что видели, на путунхуа, а Рябой Ли выступал в роли учителя и своевременно поправлял девушек. Когда поезд прибыл в Шэньчжэнь, у обеих языки словно оттаяли и могли свободно поворачиваться во рту, скручиваясь едва ли не в узел. Рябой Ли велел им побольше тренироваться, и тогда будет получаться еще лучше.
Пассажирский микроавтобус вилял из стороны в сторону, то и дело тормозил и останавливался. Молодой парень, продававший билеты, стоял, открывал и закрывал двери, провожал одних пассажиров и приглашал других садиться. На локте у него висела черная холщовая сумочка, которую он прижимал к паху, словно занимался рукоблудием. Эта картина показалась Цянь Сяохун забавной, и она тихонько засмеялась.
– Деньги – это для мужика самое дорогое, можно сказать, стержень всего, – сказал Рябой