– они совсем дети, на самом деле, лет по восемнадцать, двадцать? – помогают мне подняться, и девочка-бариста ведет меня прямо до туалета, и сует мне сумочку. Чья это сумочка? Ой, мамочки. Моя сумочка – за тридцать тысяч сумочка, купленная через ***грам кругом запрещенным образом.
Да что со мной? Да что это, что со мной?..
Я отражаюсь в туалетном комплимен-тарном зеркале – на работе у нас такое же, специально, чтоб никто не расстраивался – и в нем я очень даже ничего, несмотря на кровь из рассеченного лба, несмотря на маловатые губы. Надо побольше сделать бы, наверное. Подумаю. Промакиваю влажной салфеткой кровь на лбу, отряхиваюсь, поправляю макияж тревел-средствами. Челкой прикрываю ссадину и шишку на лбу. Нормально. Нормально же. Подбородок красивый – все с ним окей, почему мне помнится, что он начал сползать? И скулы на месте. Все хорошо.
Уточняю на выходе из туалета у терпеливо ожидающей меня милой девочки, заплатила ли я за кофе – совсем память отшибло – и еду домой, и мысли теснятся в голове, какие-то пустые, словно шарики, словно я пытаюсь думать не то, что должна.
– Рита, ты что так долго? – зовет с кухни мать, и меня буквально морозит посреди движения, пока рот сам собой отвечает.
– Пришлось задержаться, собираем новогодний номер студгазеты, я тебе говорила, на нас опять все спихнули.
Меня зовут не Рита.
И живу я не тут.
И выгляжу я не так.
И сумки такой у меня в жизни не было.
И таких ботинок, конечно.
Я с ума сошла?..
– Я думала, доделали уже. Захочешь, тут пироги есть с капустой, и с яйцом.
– Спасибо, мам.
Помню, читала про одну девушку, у которой было расстройство. Из-за придирок своей мамы она сорвалась, у нее что-то щелкнуло, и она напрочь забыла мать и придумала себе новую, другую жизнь.
Я тоже сорвалась? Но зачем мне придумывать себе унылую жизнь сорокалетней тетки, если мне двадцать девять, и живу я … нормально? Не шикарно, но нормально же. Нормально.
Что мне делать?
Вот она моя жизнь, разве нет? Глажу кота, который пришел меня встречать, трогаю свои ботинки, модную блестящую куртку. Проверяю карманы.
И тут же запихиваю обратно смятую листовку “скажи “да” и все поменяется”.
У меня от нее бабочки в животе. Только крылья у них стальные, похожие на лезвия, и они полосуют меня изнутри, превращая внутренности в фарш.
Если “я” тут, то где тогда … “я”? Другая я. Та, которая подошла к кофейне, дернула дверь, толкнула дверь, и что случилось?..
Это и есть мой второй шанс? Я его получила? Нет, в самом деле?
Волочу за собой сумку, иду в свою комнату. В Маргаритину комнату – но Маргаритины воспоминания, знания, умения – они все тут, они есть. Я могу без труда вспомнить, что она делала сегодня на работе, что ей предстоит делать завтра. Что ее начальницу зовут Жанна, но она в отпуске, и Маргарита пока за нее, и что их курирующего проректора зовут Григорий Евгеньевич, и Маргарита его ужасно боится,