Таня. Игорь Прусов

об этих пресловутых школах искусства!

      – А что с ними не так? – Казалось, что возможность подловить Афанасия прямо-таки с небес опустилась мне в руки, как божественный дар.

      – Они не нужны для понимания красоты, по крайней мере, мне. – его ответ поразил меня как гром средь ясного неба. Разом обрушились все мои надежды на обличение его заблуждений и ошибок! Если бы в итоге мысль Афанасия не ушла в субъективизм, я уверен, что разбил бы его! Однако сейчас мне оставались лишь жалкие потуги.

      – Мне, в таком случае, не нужны детали для созерцания чудесного.

      – Нужны, ибо ты не художник. Ты принадлежишь к иному батальону деятелей искусства.

      – Да ну, и кто же я?

      – Насколько могу судить, твоя девственная мечта – достичь успеха на писательском поприще. -

      Я был ошарашен. Афанасий раскрыл меня, раздел меня догола, снял тысячи масок – его слова в точности описали мою страсть к письму.

      – С чего ты решил? – Теперь мне оставалось постараться сохранить хладнокровие, напустив хлад безразличия.

      – Это и дураку понятно: у тебя рюкзак от книг ломится; в свободное время ты только и делаешь, что читаешь да пишешь, точнее, грызешь ручку большинство времени. Судя по всему, у тебя творческий кризис. Ты зашёл в тупик. – Окончив свою проповедь, Афанасий начал смотреть мне прямо в глаза, не отрываясь и ожидая ответа.

      Я рассмеялся, да так громко, что и в соседнем купе, уверен, было слышно. Собеседник был прав: все факты были на лицо, а я, идиот, ещё и удивился. В сущности, что меня так обескуражило? Попросту то, что Афанасию было не все равно на мою мечту. Он заметил, обличил её. И до, и после Афанасия никто не интересовался моим призванием, если, конечно, я не давал повод. Теперь, спустя два года,

      причина моего ярчайшего удивления ясна: я был ошарашен не дедукцией моего попутчика, но его заинтересованностью, ведь дотоле мне было известно лишь равнодушие!

      Но, впрочем, утаивать нет смысла: меня разбили в пух и прах. От злобы на собственную глупость оставалось только исчезнуть с глаз долой. Мною уже была открыта дверь, но противник, одержавший победу, вновь заговорил:

      – Ты и не выйдешь из тупика, покуда не научишься видеть красоту.

      – Тогда просвети меня, гуру, – мне уже не столько хотелось спорить, сколько огрызаться, – Как её увидеть? Что для тебя красота?

      – Рад, что ты спросил, – уголки рта Афанасий поднялись, но то была не улыбка вежливости или злорадства, от неё веяло одним добродушием, – присядь, я расскажу о своём опыте, благодаря которому я познал любовь и красоту