бурого медведя вылезла из машины. Нельзя терять возможность подышать свежим воздухом, ведь за последнюю неделю истерзанная радикулитом спина позволяла ей прогуливаться только от кровати до туалета и обратно, да и то по большей части на четвереньках. Когда чуткий и любвеобильный кот Няша, занимающийся в коридоре истязанием ватной палочки для ушей, столкнулся с Леной, героически совершающую марш-бросок на четырех костях по напольной плитке, он сначала округлил свои глаза до размеров глаз взрослого марсианина, а потом, по её возвращению в кровать, лёг, как и положено порядочному коту, на больное место. По его мнению, это была Ленина голова.
Пока действовала обезболивающая пилюля, вертикальная ходьба хоть и давалась Лене с трудом, но была осуществима. Искрящийся снег скрипел под ногами и отражал свет гирлянд и витрин. Нынче зима получилась снежной и морозной, классическая зимушка-зима, как на советских новогодних открытках, словно природа сжалилась над питерцами, уставшими от регулярной декабрьской гребли на байдарках по улицам и площадям родного города, и вернула им снежок и снегирей, которых уже много лет где-то прятала. В своих добрых намерениях природа повторила человеческую ошибку и перестаралась: по части мороза однозначно ощущался перебор, и цитируя известную поэтессу, судьба снегирей была в опасности: «Выглянуло солнце, минус сорок три, тихо опадают с веток снегири…» После осенней слякоти и унылого мрака Лена жадно всматривалась в снежное покрывало, стараясь уловить каждое мерцание, каждый отраженный огонек, каждую новую снежинку, накрывающую белоснежную землю своим кружевным тельцем. Ей чудилось, что и её слякотная и мрачная душевная боль в тандеме с тянущей тоской впадает в спячку под белым холодным ковром, и голова медленно переключалась на фазу приглушенной мозговой активности. Прошедшая осень накачала свои мускулы за станком, производящим тоскливые дни, вливших в Ленину душу реки депрессивного яда, и сейчас дремала на доске почёта рядом с портретом Стаханова. Прошло совсем немного времени с той поры, как Лена вернулась с жаркой тропической Доминиканской республики, предметом её десятилетних мечтаний, где ей пришлось ежедневно бороться за возможность понежиться под южным солнцем, отвоевывая драгоценные минутки блаженства в промежутках между бесконечными капризами внуков. Они не хотели плавать с рыбками в синих водах Атлантического океана и квакали, словно лягушки, в хлористой воде бассейна, отрезая Лене путь к солёным тёплым волнам и бесстыдно заедая водяную хлорку фаст-фудом из ближайшего вагончика, незаметно доставляемого подпольными разносчиками гастрита и диареи, пока Лена на несколько минут растворялась в солнечных лучах на лежаке у бассейна. По их возвращении домой благодарный за двухнедельное отсутствие детей зять шепнул на ухо Катерине, что лучше всех загорела тёща и ещё больше стала похожа на какашку, а Лена денёк порадовалась вновь обретённой свободе и наступившей тишине, а потом стала тонуть в трясине