на его рукав, понижала голос, рассказывая какой-нибудь пустячок, приобретавший благодаря этому оттенок интимности. Дюруа был весь охвачен внутренним волнением от близости молодой женщины, оказывавшей ему такое внимание. Ему хотелось тотчас доказать ей чем-нибудь свою преданность, защитить ее, показать, на что он способен; и долгие паузы, предшествовавшие его ответам, выдавали его напряженное душевное состояние.
Вдруг, без всякого повода, г-жа де Марель позвала: «Лорина», и девочка подошла к ней.
– Сядь сюда, детка, ты простудишься у окна.
Дюруа вдруг охватило безумное желание поцеловать девочку, как будто от этого поцелуя что-то должно было передаться матери.
Он ласково спросил ее отеческим топом:
– Можно вас поцеловать, мадмуазель?
Девочка удивленно посмотрела на него. Г-жа де Марель сказала, смеясь:
– Отвечай: «Я вам разрешаю это, сударь, сегодня; но в другой раз этого не должно быть».
Дюруа тотчас сел, взял Лорину на колени и прикоснулся губами к ее волнистым тонким волосам.
Мать удивилась:
– Смотрите, она не убежала; это удивительно. Обычно она позволяет себя целовать только женщинам. Вы неотразимы, господин Дюруа.
Он покраснел и, ничего не ответив, стал покачивать девочку на одном колене.
Г-жа Форестье подошла и воскликнула с удивлением:
– Посмотрите, Лорину приручили. Вот чудо!
Жак Риваль, с сигарой во рту, тоже направился к ним, и Дюруа поднялся, чтобы проститься: он боялся каким-нибудь неловким словом испортить сделанное им дело – начало своих побед.
Он раскланялся, нежно пожал ручки всем дамам, затем сильно потряс руки мужчинам. При этом он заметил, что рука Жака Риваля была сухая, горячая и дружески ответила на его пожатие; рука Норбера де Варенна, влажная, холодная, еле коснулась пальцев; рука Вальтера была холодная и мягкая, без всякой выразительности, вялая; рука Форестье – жирная и теплая. Последний сказал ему вполголоса:
– Завтра в три часа, не забудь.
– О, не беспокойся, не забуду!
Когда он очутился на лестнице, ему захотелось спуститься по ней бегом, – так сильна была его радость, – и он стал прыгать через две ступеньки; но вдруг в большом зеркале третьего этажа он увидел какого-то господина, торопливо и вприпрыжку бегущего к нему навстречу, и сразу остановился, устыдившись, точно уличенный в какой-то провинности.
Потом он долго смотрел на себя в зеркало, восхищаясь тем, что он в самом деле такой красивый молодой человек; потом самодовольно улыбнулся себе; потом, прощаясь со своим отражением, отвесил ему низкий и почтительный поклон, точно значительной особе.
Ill
Выйдя на улицу, Жорж Дюруа начал думать, что бы такое ему предпринять. Ему хотелось мечтать, идти вперед, думая о будущем, вдыхая неясный ночной воздух, но мысль о ряде статей, заказанных ему Вальтером, преследовала его, и он решил сейчас же идти домой и приняться за работу.
Он повернул, ускорил шаги, вышел на внешний бульвар[8]