хрустальному аквариуму с красивыми рыбками. У этой-то фигурки я и остановилась, почти не заметив поднимающегося выше князя.
Присев на коврик все с теми же жестами, что и у щита Синтары, я нерешительно положила руки на колени. Что я хотела сказать? Чего пожелать или что спросить? В тот момент все вылетело у меня из головы. Я вспомнила про наверняка начавшего «переговоры» с Учителем Ночи Светлейшего, про все, что мне сказала Савади и свое мнение по поводу задумок Маэрора. Мягко говоря, я не желала ничего плохого ни князю, ни его нахальному отпрыску. Мы достигли понимания, и это главное, но ведь самое сложное, самое неприятное было впереди!
«Прошу, Учитель! Я не хочу навредить Маэрору, хотя он сам только к этому стремится. Не мне судить его правление или меры, но – не дай ему пожалеть о своей плате! Не дай ему погубить себя же!» – я в легком, но долгом поцелуе удержала пальцы у губ и коснулась кончиками груди, быстро коснулась пальцами губ и коснулась каменной черепахи. Мне ничто не ответило. Только рыбки в аквариуме продолжали играть друг с другом, да пламя в чашах гореть. Неторопливо встав и начав спуск, я поняла, что мои мысли занимает сейчас замерший в долгой молитве у каменного волка князь Клыка. На последней ступеньке я задумчиво подняла голову, вглядываясь в верхние ярусы и почти неслышный гул голосов молящихся. Вздохнув, я с грустью посмотрела на двери, решив, что Зарахи наверняка заждалась меня.
Именно тогда я и заметила удивительно красивого юношу, вошедшего под своды храма. В полумраке горящего масла я не разглядела четкого плетения его волос, но мне были видны дорогие бусины в прядях, прекрасный кафтан и рубаха под ним удивительно тонкой работы. Больше удивило лицо – оно было не просто красивым, оно притягивало взгляд, заостряя на глазах и чарующей улыбке. Да и спирали сине-серой краски на щеке напоминали о метке, только вчера впервые опалившей мое лицо химией.
Я, как влюбленная дурочка, замерла на месте, не понимая, что глупо таращусь на незнакомца, но в тот момент он просто добил меня, одарив радостным взором.
– У вас прекрасное ожерелье, satta-oda, – ласково произнес он. Я, прежде, чем поняла, что ко мне официально обратились как к молодой девушке-нелию, осознала, что меня хвалят ни за что – я не одевала никакого кулона! Хрустального лебедя – и того – я оставила на столе в комнате! Но все же я опустила глаза, обнаружив, что у меня на груди, не касаясь выреза рубашки, лежит диск тонкого деревянного среза, на котором имеется барельеф из драгоценного камня-сапфира в виде пасущейся лошади. Осторожно взяв украшение, я потянула его на себя, обнаружив, что кулон держался на прочном шнурке, растягивающемся подобно резинке. Но что-то говорило мне, что я не сниму никогда эту красоту, даже если попытаюсь разрезать шнурок. Пораженно подняв глаза на юношу, заметившего мое ожерелье, я оглянулась. Хоть с момента находки безделушки прошло каких-то десять-пятнадцать секунд,