с матерью нарекли Янушом, турки назвали Бозкурт – отозвался тот с грустной усмешкой. – Какое вам больше по нраву, господин?
7
Как говорил дервиш Омар, человек всегда должен быть готов не только распознать в цепочке событий выпавший ему шанс, но и воспользоваться им… Такого шанса Януш ждал целых девять лет, с того самого дня, когда мрачные кареглазые люди забрали его и еще пятьдесят сербских мальчишек из родного края и увезли за море, чтобы они навсегда забыли свой дом и веру отцов…
Он понял, что это шанс, когда высокий борт венецианского нефа стремительно надвинулся, а затем тяжко ударил в их потрепанную штормами посудину, и на палубу споро запрыгали облаченные в добротные панцири солдаты…
Но вначале был шторм.
Его приближение первым заметил многоопытный Алибей, командир турецкой эскадры, что по приказу султана торопилась из Синопа для усиления начавшейся в начале апреля блокады Константинополя.
Четыре боевые галеры и шесть грузовых судов, повинуясь сигналам с флагманского корабля, взяли курс в открытое море подальше от безлюдной береговой линии, где бесновался, бессильно вздымаясь над острыми камнями, белопенный прибой. Алибей свято соблюдал мудрое правило древних – корабли во время шторма бойтесь берегов.
Когда земля скрылась из виду, а море все сильнее стало бить в борта тяжелыми волнами, на кораблях убрали все паруса, задраили люки, а галеры, до этого похожие на присевших на воду бабочек, спрятали в своих стремительных телах блестящие от воды крылья-весла.
Теперь людям оставалось только ждать и молиться, и с ужасом слушать, как безумствует вокруг них море, от которого их отделяла лишь тонкая деревянная обшивка.
А шторм разыгрался не на шутку. Людям казалось, что над ними потешается сам шайтан, который то бьет по воде гигантскими кулачищами, то закручивает своими длинными когтистыми пальцами страшные водовороты. Сквозь вой обезумевшего ветра им даже слышался его леденящий душу хохот…
На флагмане, не считая самого Алибея, находилось тридцать человек команды и сто янычар охраны. Все молились, но только лишь губы Януша беззвучно призывали на помощь совсем другого Бога, в которого верили его отец и мать и которого, как он искренне надеялся, никогда не предавал: «Господи Иисусе Христе, спаси и сохрани мя грешного…Спаси и сохрани..»
Корабль швыряло с волны на волну, бросало в мгновенно распахивающиеся пропасти и вздымало к разгневанному небу. Сквозь щели в палубе на скрючившихся в трюме людей лились потоки холодной воды, и цепенели души, и казалось, что еще немного – и пучина разобьет, навсегда поглотит их корабль…
В одно из таких мгновений, когда их жалобно скрипящий мирок снова рушился в невидимую, но так ясно ощущаемую бездну, перед Янушом вдруг промелькнула вся его жизнь…
Вот он четырехлетний стоит на стене родового замка (память почему-то сохранила именно это крохотное воспоминание без начала и конца). От шершавых серых