потемках пошел дальше. Шел на храп. На храп же нашел дверь, а дальше, где лежали на соломе плотно, как поленья, протиснулся как мог и растолкал где мог, после лег на спину, зажмурился (теперь храп был со всех сторон) и в больших сердцах подумал: при царе Иване так крепко не спали, разбаловался народ! И, еще раз перекрестившись, опять стал думать о стрелецком голове и о его словах – и мало-помалу заснул.
Следующий день прошел быстрее, даже правильнее, проскакал, потому что рассказывать о нем почти что нечего. Утром встали на заре, перекусили и двинулись, точнее, поскакали дальше. Мухрышка стал прихрамывать, Маркелу стало его жаль, и на первой же остановке он подошел к дяде Игнату (так его все звали) и сказал, что ему нужен подменный конь.
– Ты кто такой?! – начал было выговаривать ему дядя Игнат…
Но потом вдруг, надо думать, вспомнил, что Маркел – это тот самый человек, из-за которого сам Шуйский вчера всех останавливал и ждал, и велел дать Маркелу коня. Теперь это был Птенчик. На Птенчике и на Мухрышке в переменку ехать стало много лучше.
После, и очень вскоре, они проехали Александрову Слободу. Теперь это, подумал Маркел, была совсем другая Слобода, не то что при покойном царе, теперь даже ее почти что не было, а были одни пустые дома и такие же пустые царевы хоромы. В Слободе они остановились только чтоб воды испить, как говорится, и сразу поехали дальше. И еще: в Слободе Шуйский у тамошних спрашивал (все это слышали), нет ли у них каких известий из Углича, и те сказали, что нет. И Шуйский и все остальные поехали дальше.
В Переяславле они были ближе к вечеру. Там их встречал уже сам тамошний воевода Иван Сицкий. Его же велением там были прямо на его воеводском дворе расставлены столы, и они все там быстро, на скорую руку, перекусывали. Шуйский, было видно, опять спрашивал, нет ли каких новых известий из Углича, и Сицкий ему на это что-то отвечал. Но что – неизвестно. И только уже после перекуса, когда они опять поскакали, коней не щадя, по рядам пошел слух, что Сицкий Шуйскому сказал, что наши стрельцы проехали на Углич еще утром.
– Что за стрельцы? – спросил Маркел.
– Да Тимошкины, – сказал подьячий Яков, с которым Маркел ехал рядом, – брата нашего Ивана, они вместе служат.
– Ага, ага, – сказал в ответ Маркел, а сам подумал, что стрелецкий голова и в самом деле не врал, он так и думал, так что вполне возможно, что в Угличе и в Ярославе вправду бунт, вот тогда будет забот и суеты! Но так он только подумал, а вслух, как всегда, ничего не сказал.
А там вскоре и совсем стемнело и они остановились. Ночевали они тогда почти что в чистом поле, потому что там была деревня из всего пяти дворов, места на всех не хватило, конечно, а только Шуйскому, его советчикам и их ближней дворне. А Маркел тогда пристроился на сеновале (почти что пустом, потому что был уже май месяц) вместе с тем самым Яковом, подьячим Поместного приказа, то есть человеком Вылузгина, и еще тремя другими такими же подьячими, приятелями сказанного Якова. Перекус был так себе. Но зато выпили! Поэтому когда легли, то не сразу