Володя помнил тот день. Середина осени, 27 сентября 1920 года.
Ему как раз было восемь, когда в толпе, серой, холодной, пахнущей сыростью, копченостью, пчелиным воском и спиртом, не разделяемой на женщин и мужчин, старых и молодых, и даже на вещи и людей, – проскользнул неуверенный, будто прощальный, взмах отцовской руки.
Ладонь была без перчатки, и это сразу его напугало.
Привычная отцовская перчатка, делающая руку сильной и деловой, куда-то исчезла вместе со своими функциями, оставив сиротливо белеть тонкие пальцы сквозь это движущееся полотно плоти и пара. Эта ладонь – последнее, что увидел Володя перед посадкой в страшный, черный от дыма и гудков поезд. Теперь она будет сниться ему, и с этих пор он будет бояться голых рук.
Это было на границе. И здесь начался отсчет новой взрослой жизни Володи. Беззаботное детство навсегда осталось в Петербурге и его памяти.
Как оказалось потом, отца не пропустили. Он стал заложником эмиграционного лагеря. Володя с мамой смогли уехать в Берлин, в надежде на скорое воссоединение.
Самое страшное – всегда скомкано. Память отказывается разгладить смятые тревожные воспоминания, оставляя зачем-то лишь запах того момента, вдруг почувствовав который в обычный день начинает тошнить. Володе тот день пах горелым деревом, прибитым дождем. Каждый раз, стоило пройти мимо жженной листвы или недавно сгоревшего дерева, у него крутило живот и ком в горле раздувался до размеров футбольного мяча.
Лист 2
Берлин ему сразу не понравился. Большой, серый, длинный с улицами – вагонами самого длинного в мире поезда, через которые все свистит и дует. Странно, но будто на самом деле Володя иногда слышал этот ритмичный звук колес, схожий со стуком взволнованного сердца. Тревога, тревога и это дурацкое предчувствие, что скоро что-то случится, будто они приехали не по адресу. Ах, если бы он тогда знал, на пороге какой человеческой трагедии они находятся, в самом ее корне, в самом концентрате ядовитого вещества.
Володя возненавидел Берлин и за то, что он разлучил его с отцом. Что он не знал его. И ему было безразлично его существование.
Иногда, бродя по этим бесконечным улицам, он кричал в его пустоту:
– Ты поэтому так и холоден, что никогда его не видел.
На что город отвечал очередным порывом ветра по нескончаемо длинной улице.
– Не знаешь, не знаешь! А он скоро приедет! Вот увидишь!
Мимо проходящий старик пробормотал мальчику, что лучше бы он учил немецкий, чем кричать на всю улицу на неизвестном городу языке.
Лист 3
Они обустроились неплохо. Квартира была хоть и небольшая, зато теплая, и у Володи появилась собственная комната.
Мама Володи – Анна Юрьевна – пыталась навести уютный быт, чтобы мальчик чувствовал себя как дома. Она наняла рабочих, чтобы покрасить комнату сына в привычный для него голубой цвет, как было у него в родном Петербурге. На блошином рынке нашла большой старинный глобус, который вертелся на своей оси, и Володя одним движением пальца мог оказаться то дома, то на каком-нибудь неизвестном острове в Карибском море.
– Почему до сих пор не изобрели такой транспорт, чтобы дотронулся до карты, закрыл глаза и ты уже там?
– И где бы ты захотел оказаться?
– Там, где папа. Может отправим этот глобус ему? Вдруг у него получится?
– Ничего не выйдет.
– Но почему?
– Володя, мы не знаем адреса папы.
– А он знает наш?
– Не волнуйся, малыш. Он обязательно нас найдет. Вот увидишь.
Дома, в Петербурге, у Володи был любимый им учитель Алексей Ефимович – он придумал и даже позже запатентовал уникальную программу обучения, которая давала невероятные результаты по самым разным дисциплинам – от иностранных языков до математики. Алексей Ефимович по службе был вынужден оказаться в Японии, где научился интересным техникам развития ума и концентрации, в том числе он приветствовал систему прописей у детей, которая развивает моторику, связанную впоследствии с расширением интеллектуальных возможностей.
Алексей Ефимович настоял на ежедневной работе с русскими прописями и подобрал в дорогу увесистую папку с заданиями для Володи.
– Это быстро разовьет мальчика и не даст ему забыть родной язык. Только ежедневная практика.
Они занимались перед сном. Он вычерчивал идеальные хвостики у «Р», «У», «Д», закруглял идентичные у «В», сплетал, как на спицах, соединения у множество «О». Володе эти занятия нравились. Они успокаивали его и лелеяли теплые воспоминания о родном доме, его запахах и о папе.
После занятий, уже в кровати, он рассматривал потолок, по которому скользили то фары, то поднятые ветром макушки деревьев, то лунные отблески от соседних окон, – соединявшие весь этот разрозненный пазл в один, такой же разрозненный, но красивый калейдоскоп орнаментов, так похожих на завитушки