дойдешь.
Все кругом стихло, лишь шуршали листьями шмыгающие мимо машины. Этот шелест переносил его мысли обратно к морю. Невольно Гарольд наполовину погрузился в случай из прошлого, непонятным образом пробравшийся в его сознание.
Когда Дэвиду было шесть лет, они все вместе поехали на пляж в Бантэм. Дэвид отплыл далеко от берега, и Морин закричала: «Дэвид! Вернись! Сейчас же возвращайся!» Но чем громче она звала, тем крохотнее становилась в море детская головка. Гарольд подбежал вслед за Морин к кромке воды и начал развязывать шнурки на ботинках, но потом почему-то раздумал. Он хотел уже стащить с себя обувь, когда мимо них пронесся спасатель, срывая на ходу футболку. Парень отшвырнул ее, словно навязчивую идею, и врезался всем телом в воду, пока не оказался в ней по пояс. Затем он бросился в волны и, рассекая их, подплыл к ребенку. Дэвида он вынес на руках. Детские ребра торчали, словно раздвинутые пальцы, губы посинели. «Повезло ему, – сказал спасатель, обращаясь к Морин, а не к ее мужу; Гарольд отступил на пару шагов. – Там сильное течение». Его белые парусиновые туфли намокли и блестели на солнце.
Морин никогда впоследствии об этом не упоминала, но Гарольд знал, о чем она тогда подумала, потому что ему самому пришло на ум то же самое: почему он перестал развязывать шнурки, когда тонул его единственный сын?
Много лет спустя он спросил Дэвида: «Почему ты все плыл и плыл? В тот раз, на пляже? Ты что, не слышал нас?»
Дэвид, кажется, был тогда уже подростком. Он воззрился на Гарольда своими чудесными карими глазами полумальчика-полумужчины и пожал плечами. «А не знаю. Уже понятно было, что я в дерьме. Легче было утопнуть в нем, чем вернуться». Гарольд попенял ему, что вовсе не обязательно выражаться, особенно в присутствии мамы, а Дэвид ответил на это что-то типа «отвали».
Гарольд не понимал, с чего вдруг ему все это вспомнилось. Его единственный сын спасается бегством в морских волнах, а через сколько-то лет предлагает ему «отвалить». У него в сознании возникали целые образы, отдельные фрагменты того случая: крапинки света, испещрившие морскую гладь, подобно дождю, и Дэвид, смотревший на него так пристально, словно взглядом хотел стереть его в порошок. Гарольд струсил тогда – вот в чем крылась правда. Он развязал шнурки, потому что его мучил страх, как бы не оказалось, когда уже ни к чему будут все оправдания, что он сдрейфил и не смог спасти своего ребенка. И хуже всего то, что все это знали: и сам Гарольд, и Морин, и спасатель, и даже Дэвид. Гарольд упрямо шел вперед.
Ему было страшно, что следом придут и другие воспоминания. Те образы и мысли, что теснились по ночам в его сознании и не давали уснуть. Через много лет Морин обвинила его в том, что он чуть ли не утопил собственного сына. Гарольд старался больше смотреть по сторонам.
Дорога пролегала по зеленому туннелю со стенами из густого кустарника. Через бреши и разрывы в нем сквозил солнечный свет. По склонам пробивались свежие ростки. Башенные часы вдали пробили три. Время шло. Гарольд ускорил шаг.
Вскоре