многие. Старая Франция разрушалась на глазах у всех, и Монтескье, нарисовав смелую и яркую картину этого разрушения и осмеивая отжившие принципы, сам в значительной степени способствовал его ускорению, хотя, может быть, и не желал этого.
После смерти Людовика XIV Франция как бы очнулась от тяжелого и долгого сна. Протестантские эмигранты еще при жизни Короля-Солнца наводняли страну памфлетами и сатирами и приучили общество втихомолку рассуждать о том, что не все в делах Франции блестит и сияет так ярко, как двор короля. Но вот Людовика XIV не стало. Малолетний король, конечно, не мог никому внушать страха, а регент счел за лучшее сдать управление делами министрам и предаться на свободе разврату и культу чувственных наслаждений. Ему самому надоела лицемерная чопорность, царившая при дворе в последние годы жизни короля, а потому он довольно мягко относился даже к явно выражавшемуся недовольству политикой Людовика.
По примеру регента все общество, наскучив лицемерным ханжеством, с удвоенным рвением пыталось наверстать потерянное время. В промежутках между оргиями почти открыто осмеивалось все, чего с величайшей осторожностью едва осмеливались касаться еще так недавно самые отважные люди. Сама администрация стала гораздо легче смотреть на литературу всевозможных памфлетов, размножавшуюся с каждым днем. Религиозные споры по поводу отмены Нантского эдикта и булла Unigenitus волновали богословов, а общество насмешливо следило за тем, как во взаимной войне враждующие партии подрывали окончательно всякий авторитет духовной власти. Джон Ло, обещавший обогатить всех, разжег страсти к наживе, а колоссальный крах его знаменитого предприятия, разоривший многих богатых лиц и выдвинувший новых богачей из толпы, окончательно пошатнул устои старой Франции.
Вот в такое-то время появилась книга, автор которой в изящной, легкой и общепонятной форме, с самой тонкой и едкой иронией касается весьма жгучих вопросов современности, не останавливаясь ни перед чем.
Здесь трактуется и о булле Unigenitus, и о системе Ло, и о религии, и о политических вопросах, и о морали; тут осмеиваются монахи, министры, нравы, король, папа, само общество. Словом, вся старая Франция предстала перед судом каждого совершенно обнаженной, без всяких прикрас, – и общество не могло не заметить всего безобразия, дряхлости и явных следов чересчур бойкой жизни этой некогда почтенной старушки.
Подробно останавливаться на изложении взглядов Монтескье по всем почти вопросам, волновавшим французское общество, разбросанных без всякого порядка иногда в виде коротких и метких афоризмов на всем протяжении «Персидских писем», а также на отдельных нарисованных им типах своих современников, – значило бы выписывать целые страницы in extenso[1], так как сделать это другим способом, то есть пересказать что-либо из «Персидских писем» «своими словами» положительно невозможно и просто грешно. В этом произведении Монтескье содержание до того слито с формой, мысли выражены так ярко, образно