рядом, как и отпиленный верх черепа; пальцы запускает в мозги, вырывает кусочки, разглядывает, пытаясь найти что-то…
Опять же, из крипипаст следовало, что в чьих-то мозгах он прикоснулся к Изнанке и провалился в нее, как нож сквозь масло. Долго бродил по улочкам потустороннего Питера, знакомился с обитателями, а потом вернулся обратно изменившийся. Изнаночный то есть. Теперь он не просто убивал девушек и копошился в их мозгах, а забирал себе их мысли, мечты, фантазии, вдохновение… И я был уверен, что не пожирал, как мы, а коллекционировал. Записывал, например, на кинопленку, сделанную из человеческой кожи, и воспроизводил на специальном аппарате одинокими тихими ночами.
Мы прошли по темному узкому коридору, плавно уходящему вниз, и оказались в небольшом помещении, где в одном углу под ультрафиолетовой лампой рос небольшого размера фикус, а напротив находилась старая дверь, обитая дерматином с ржавыми шляпками декоративных гвоздей.
Открыв ее, Мусорщик жестом пригласил войти. За дверью под белым светом расположилась операционная. Я был там раз пять за последние полгода и мог не заходя описать, что находилось внутри. Во-первых, операционный стол, укрытый простыней. Во-вторых, много разных медицинских предметов, названий которых я не знал, но предназначение легко угадывал: резать, пилить, ампутировать, зажимать кровеносные сосуды, отсасывать кровь и другую жидкость, перевязывать, фиксировать, выковыривать, вытягивать, сдирать, счищать, надрывать.
Шкловский, заглянув в дверной проем, тяжело сглотнул и попятился.
– Это обязательная процедура? – спросил он.
Мусорщик вперил в меня мрачный взгляд из-под седых бровей.
– Вариантов не много, – сказал я, приобнимая Шкловского за плечи. – Или ты остаешься без пальцев, то есть калекой. Или заходишь внутрь.
– Без пальцев можно прожить, я думаю. Не велика потеря.
Шкловский сомневался и даже немного упирался. Тогда я обошел его, задрал рукава куртки и рубашки на левой руке и продемонстрировал длинный тонкий шрам от локтя до запястья.
– Видишь? Четыре года назад. Разлом двадцать один дробь семь. То есть «Колумбарий». Несколько писак хоррора собрались в одном баре на Гороховой, выпили хорошенько и начали фонтанировать грезами о некоем монстре с рогами лося и туловищем бегемота. А поскольку писак было много, грезы у них были сильными, разрыв образовался почти сразу же. Чудовищное зрелище, скажу я тебе. Писателей разбросало по всему центру, а эта аномальная тварина рогатая бегала потом по Апрашке и пугала людей. Я к ней сунулся с иглами, налегке, – думал, тупая животина. А знаешь, что оказалось? Они ей придумали разум. Разум, Шкловский! Она меня заманила в торговые ряды, к китайцам или казахам, спряталась за одеждой и потом выскочила… Помню, как рога подцепили за ребра, а потом я летел, летел долго и уныло. Сто раз молитву успел прочитать. «Отце наш, Иже еси» и вот это вот все. Разрыв был по всему центру города. Задолбались сшивать потом. Сан Саныч со своей бригадой выкатил двойной тариф.
– А