могу найти себе места. Тени великих писателей прошлого скользят мимо, погруженные в свои мысли, словно все еще творят, даже за пределами смертного мира. Я же ощущаю себя лишь жалкой тенью их таланта, навеки обреченной на наблюдение. Пытаюсь уловить обрывки их бесед, в надежде почерпнуть хоть искру вдохновения, но слова пролетают мимо, не находя отклика в моей душе.
Воспоминания, словно раскаленные угли, жгут изнутри. Каждая недописанная страница, каждый упущенный шанс, каждый нереализованный замысел – все это с неумолимой силой давит на меня, заставляя вновь и вновь проживать моменты сожаления. Зачем мне вечность, если я не могу использовать ее для того, что всегда любил больше всего на свете? Зачем мне покой, если я терзаюсь от нереализованных амбиций?
Я пытался. Пытался вновь обрести хватку, вновь почувствовать, как слова сами собой складываются в предложения, как истории рождаются из ничего. Но тщетно. Перо не слушается моей руки, чернила кажутся безжизненными, а бумага остается девственно чистой, словно насмехаясь над моим бессилием. Кажется, сама смерть отняла у меня дар, оставив лишь пустоту и вечное осознание собственной несостоятельности.
Возможно, это и есть моя кара. Не за грехи, совершенные при жизни, а за таланты, которыми не сумел распорядиться. Или, быть может, это и есть те самые тяжкие муки, что ожидают душу после ухода из бренного мира. Множество незавершенных дел, грандиозные замыслы и…
Я больше не могу.
Не могу терпеть этот вычурный мир, где все окутано мраком, а небо алое, как кровь. Этот мир, излучающий спокойствие лишь для мертвых, в котором почти ничего не происходит. Меня окружают лишь покойники.
Но спешить некуда, пройдет еще три года, и, возможно, я запишу еще пару строк.
Для кого? Для мертвых?
А может, для себя, чтобы не забыть, что когда-то билось сердце. Что когда-то я чувствовал гнев, страх, любовь. Здесь, среди этих безмолвных теней, легко потерять связь с самим собой, стать лишь эхом эха, отражением отражения. И тогда уже будет неважно, какого цвета небо, потому что не останется глаз, чтобы его видеть.
Я стараюсь цепляться за мелочи. За воспоминания о дожде, о вкусе хлеба, о смехе матери. Эти крохи, как искры в бесконечной ночи, не дают пламени окончательно угаснуть. Иначе я ничем не буду отличаться от них, от этих неподвижных фигур, растворенных в алом тумане.
Три года. Это долго. Или коротко? Здесь, где время словно остановилось, сложно судить. Но у меня есть больше чем три года, чтобы попытаться найти хоть какой-то смысл, хоть какую-то причину писать, чувствовать, быть. Чтобы попытаться выбраться из этой могилы разума, прежде чем она станет моей вечной обителью.
Я мечтал стать известным автором для живых! Для тех, кто дышит и чувствует. Мне хотелось бы быть как один старец, переживший более четырех столетий. За это время он создал тысячи произведений. Я представляю себя тем старцем, чьи произведения пережили века. Его мудрость и опыт передаются из поколения в поколение, его слова вдохновляют и утешают. Я понимаю, что до него мне далеко, но я не теряю надежды. Каждая строчка, каждая страница – это шаг к моей мечте, к бессмертию в памяти потомков.
Несомненно, если мне суждено было бы стать верным помощником и соратником бога Селя, защитника человечества, я мог бы провести долгие годы, наполненные смыслом. Такие встречи с захватывающими приключениями вдохновляли бы меня безмерно. Однако, увы, я не сумел дожить и до тридцати лет. И теперь, даже после своей смерти, я все еще испытываю горечь от утраты и печали, охваченный воспоминаниями о своих бедах.
Гуляя по городу Хайлак, в царстве подземном, я все чаще начинаю замечать, как новые покойники, словно призраки, прибывают сюда с определенной периодичностью. И эта частота уменьшается, словно в нормальном мире разгорается нечто тревожное.
– Там что, война? – спросил я сам себя и в тот момент услышал голос за спиной, словно пробуждающийся из глубин моей души.
– Война, не война, – ответил голос томным и низким женским тоном. – Люди всегда умирают, иногда напрасно и иногда рискуя, а иногда и вовсе по прихоти судьбы.
Это была богиня Оделиан. Я встречал ее множество раз, когда ее сестра Селерия стремилась создать для меня звериную голову, но я решительно отказался. Оделиан щедро позволила мне сохранить человеческое обличие, за что я был ей признателен, просто утверждая, что я писатель.
Однако, если честно, писатель из меня плохой. Я порой не в силах связать и пары слов.
Оделиан всегда относилась ко мне с добротой и нежностью, несмотря на то что ее облик сильно отличался как от людей, так и от богов. Ее сестра была безусловно красивее и более человечной. Оделиан не носила одежду. Ее ноги элегантно изгибались, словно у животного, в двух местах, а руки украшали острые когти. Нежное покрытие ее тела напоминало чешуйки, и лишь малые детали мягкие изгибы и округлые формы указывали на ее женственность. Рост ее был внушительным, создавая ощущение, что она вечно возвышается надо мной. Лицо же ее внушало ужас: шлем и рога сливались воедино, как неразрывные составляющие головы. Жесткие костяные скулы, стремящиеся от висков, и кровожадный взгляд