бегство, безопасное убежище, одинокая и горькая ссылка, в которой она будет стареть и грубеть. Чрево ее сделается бесплодным, мозг отупеет, она всю жизнь будет вспоминать о золотых днях, сочинять тщетные воззвания, надеяться на возвращение – и, окруженная заботой, непременно станет ненужной, будучи обречена на такую участь всей своей предшествующей жизнью. Но это не возместится ничем из того, что причиталось ей по праву рождения.
Закалве понял, с болью в душе, что девушка – пустое место, всего лишь бесполезный элемент совсем другой истории; история эта – с подсказками или без подсказок Культуры, которая будет изменять ход событий так, как считает правильным, – закончится тем, что для большинства жителей планеты настанут лучшие времена, их будет ждать не такая тяжелая жизнь. Но не эту девушку. Все произойдет позже.
Если бы она родилась двадцатью годами ранее, то вполне могла бы рассчитывать на удачный брак, доходное имение, доступ ко двору, могла надеяться родить здоровых сыновей и талантливых дочерей… А двадцатью годами позднее – на то, что отыщет мужа с деловой хваткой, или даже (если это патриархальное общество вдруг станет развиваться неимоверно быстрыми темпами) на то, что заживет собственной жизнью: посвятит себя науке, коммерции, благотворительности.
А возможно, и встретит смерть.
Высоко в башне огромного замка, стоящего на черной скале, над заснеженной долиной, осажденного, грандиозного, набитого сокровищами империи, он сидит у камина рядом с печальной и прекрасной принцессой… А ведь когда-то он мечтал об этом, снедаемый жаждой и тоской. Это казалось тканью жизни, самой ее сутью. Так откуда же горечь?
«Нужно мне было остаться на том берегу, Сма. Может, я и в самом деле слишком стар для таких дел».
Он заставил себя отвернуться от девушки. Сма утверждала, что он слишком склонен к сопереживанию, и, пожалуй, была недалека от истины. Он сделал то, о чем его просили; он получит плату, а когда все это закончится, он будет просить прощения за преступление, совершенное когда-то.
«Ливуета, скажи, что простишь меня».
– Ой! – воскликнула принцесса, глядя на обломки стула.
– Да, – смущенно сказал Кейвер. – Это… гмм… боюсь, что это я. Это был ваш стул? Вашей семьи?
– Нет-нет, просто я помню его, это стул моего дяди, эрцгерцога. Из охотничьего домика. Над ним висела большущая звериная голова. Я всегда боялась садиться на него – вдруг голова сорвется со стены, клык вонзится мне в голову, и я умру? – Девушка обвела взглядом обоих мужчин и нервно хихикнула. – Вот дуреха, правда?
– Ха! – сказал Кейвер.
(Он смотрел на них обоих, объятый дрожью, и пытался улыбаться.)
Кейвер рассмеялся:
– Обещайте не говорить дядюшке, что это я сломал его стул, иначе он больше никогда не пригласит меня на охоту! – Смех его стал еще громче. – А что, может, однажды он повесит на стену мою голову.
Девушка взвизгнула и прижала ладонь ко рту.
(Он отвернулся, снова дрожа,