что теперь будет…
– Что? – поинтересовался Тиль, возвращая книгу на полку.
– Ой, что!
Таз ударился об пол, задребезжал. Тётка так и стояла вся мокрая и влажными глазами глядела на Тиля. Вдруг глаза расширились, и тётка захлопнула рот сразу двумя ладонями – для надежности. Вспомнила, видно, к кому явилась и чего ей может стоить говорливость.
– Ну какое «ой». – Ему вдруг сделалось неловко: вот мамка на Тиля так же глядела, когда его стража уводила. А он ей всё – «обойдётся», «обойдётся». Тиль передёрнул плечами, уселся прямо на стол, пока стремительно растекающаяся лужа не лизнула ноги. – Какое там «ой», я же теперь тут важная птица, Дарованный, клятву давший, вон у меня что. – Он поднял руку, показал туго облегающую запястье ленту. – Я теперь тут голышом могу по дворцу бегать, никто мне и слова не пикнет. А то ещё помру раньше срока.
Тётка вместо того, чтобы угомониться, вдруг осела на пол и заревела. Навзрыд, уткнувшись лицом в крупные некрасивые ладони. Тиль сполз со стола, плюхнувшись прямо в лужу, опустился на колени, неуверенно коснулся чужих рук.
– Ну чего ты, а? – позвал тихо. – Ну, подумаешь, дурачок деревенский задницу на стене дворца нарисовал, а то они сами как будто не понимали, чего ждать. Я, может, и вилку держать не умею и по нужде хожу в сад. Хотели б манер – вот и брали бы королю в питомцы кого поумнее. Ну чего ты всё ревёшь, женщина?!
Тиль стиснул её руки почти в отчаянии. Она всё заливалась, давилась слезами, подвывала глухо, как побитая собака. Крупное тело, стянутое тугим тёмным платьем, сотрясалось, чепец слетел, показав наполовину седые уже кудри, убранные простой деревянной заколкой с отколотым краем.
Наверху кашлянули.
– Позвольте осведомиться: что я имею удовольствие лицезреть?
Тиль вскинул голову – над ними нависал тонкий, словно высушенный человек в королевских цветах. Белая ливрея с тёмно-лазурными пуговицами, белые туфли, белые перчатки. Такое же белое морщинистое лицо. Белые волосы. И пронзительно-тёмные глаза, впадающие в череп пугающе глубоко.
Старик был некрасив, вышколен и равнодушен. Тётка при звуках его голоса затихла разом, словно умерла, и только мелко подрагивающие ладони выдавали – жива.
– Магда, – уронили сверху, – немедленно поднимись.
Она встала мгновенно, одним рывком и застыла – согнутая пополам, словно переломанная, опухшее лицо было в соплях и слезах. Тиль зачем-то сунул руку в карман – отродясь ведь там не носил платка, но эту одежду ему выдали дворцовые псы, может, сразу туда набор приличного человека и положили…
Ладонь предсказуемо нащупала пустоту.
Человек в ливрее смотрел на Магду так, словно она уже умерла и три дня разлагалась, прежде чем попасться ему на глаза.
– Объяснись, – велел наконец.
Магда залепетала что-то невнятное, сорвалась на всхлип. Рука в белой перчатке взметнулась и с отвратительным хлопком опустилась на опухшую красную щеку.
Тиль шагнул вперёд.