бреченно сносила сорок пять минут ненужного для нее занятия. Вот эта обреченность и сердила учителя больше всего, потому что он чувствовал себя королем пыток, издевающимся над детьми.
Услышав свое имя, Катя, вздрогнув, отвернулась от окна.
«Дождь, – приподнялась она из-за парты. Заметив, что ее ответ учителя не устроил, она неуверенно добавила: – И гром?».
«Неужели ты не слышишь, как приходит весна, и мир торжественно отряхивается после долгой зимы? Как кричат птицы? Как завывает ветер? Как бурлит река? Как стучит сердце?»
«Нет, – Катя села без разрешения. – Дождь. Я слышу дождь».
«Урок музыки у вас два раза в неделю. Четвертый год! Я переиграл вам всю классику, и ты, кроме дождя, ни разу ничего не почувствовала?»
«Нет, – Катя виновато водила пальцем по обложке ненавистной толстой тетради с одним словом из шести жирных и красивых букв: «Музыка». Урок за уроком Катя, обводя буквы шариковой ручкой, меняла их очертания. В итоге они отпечатались на многих страницах, вдавившись в бумагу. Но надпись стала самой красивой в классе.
Подняв глаза на учителя, Катя сказала совсем несчастным тоном:
«Я и дождя не слышу, но звуки пианино на него хоть немного похожи».
«Посмотри! Тридцать человек вокруг тебя чувствуют музыку! Даже самые нерадивые!» – негодовал учитель.
«Двадцать девять», – поправила его Катя. Погрешностей в числах она не терпела. Потому что именно от них зависело, насколько верным получится ответ в заданиях по математике, в которой Катя, в отличие от музыки, плавала, как рыба в воде. «Решений нет», – также являлось для нее не совсем приятным итогом некоторых заданий по математике. Катя с неудовольствием выводила в ответе эти два слова. И художественные книги, финал которых намекал порой на: «решений нет», чрезвычайно напрягали и злили девочку с двумя косичками. Это смахивало на обман, открывающийся только в конце пути.
«Не важно!» – окончательно рассердился учитель и достал носовой платок, чтобы протереть очки.
«Очень важно, – не сдавалась Катя. – Потому что вам врут двадцать девять человек».
Склонившись над журналом, учитель замолчал. Катя мельком взглянула на часы – оставалось семь минут до конца урока. Часы ей подарили родители на день рождения. Катя попросила электронные, так как они точно отображали минуты и секунды. Конечно, с циферблатом часы красивее, но там можно ошибиться на минуту-две.
Учитель достал папку с нотами. Катя облегченно вздохнула – петь не придется. Заданные на дом слова песен, которые они в классе аккуратно записывали по куплетам в тетрадку, Катя прилежно учила, но вот петь! Это гораздо хуже, чем полчаса выслушивать звуки пианино, или страшнее того, старую скрипучую грампластинку. Петь о школе или качелях, хором или по отдельности – для Кати было весьма затруднительно и невообразимо скучно. Но она старалась. Однако, эта «четверка» по пению в третий раз не давала Кате в конце года держать в руках похвальный лист.
Она научилась залезать на канат, который тоже изначально казался Кате недосягаемой вершиной. Но она, стирая руки в кровь при многочисленных спусках, не отступала, и толстый канат поддался, также как и прыжки в длину, и бег на короткие дистанции. Катя тогда поняла, когда по физкультуре обогнала всех в классе – не обязательно любить дело, чтобы делать его лучше всех. Нужно его победить. Тогда оно становится не таким страшным и не таким противным, и с ним уже можно сосуществовать.
Учитель заиграл снова. Катя хотела было уставиться в окно по привычке, но неожиданно до нее донеслись звуки электрогитары с фузом – плавные, волшебные, рассыпающиеся с треском, как падающие с неба звезды. Она увидела ночное небо, нарисованное музыкой, увидела тонкие линии, по которым, как по проводам, мерцая и треща, бежали искры, образовывая бесконечную сеть.
Катя с удивлением посмотрела на учителя, но он вдруг исчез, а над ней обеспокоенно склонился мужчина, от которого тонко пахло знакомым одеколоном.
– Ты меня слышишь? – негромко спрашивал Музыкант. – Слышишь, маленькая?
«Что ты слышишь?!» – вновь за столом очутился учитель, и его глаза за толстыми стеклами очков странно уменьшились.
– Дождь, – упрямо ответила Катя, подумав о том, что и в этом году похвальной грамоты опять не будет. Как же это обидно – не иметь слуха, а более того – не иметь возможности его натренировать. Она вела себя прилично целый год: не каталась на трамвае, прицепившись к нему сзади, потому что ее подружка прошлой зимой при неудачном падении разбила лицо; не прыгала через забор, потому что один из тех, кто прыгал с ней, сломал обе ноги; не звала ребят есть вишню на заброшенном кладбище, хотя она там удивительно вкусная; не играла в календарики на перемене, потому что побила прошлой весной того, кто пытался сжульничать – в общем, за целый год никто не смог бы ни в чем обвинить ее. Катя добилась отличного поведения, победив себя. И вот приближается май, но она с тоской глядит в окно: не будет заветного желтого листа из-за музыки, которая оказалась непобедима.
– Она больна! – кричал кто-то рядом. – Я не могу уехать! И ее не могу взять