когда с Умом – одно,
Всегда сумеет дать врагу по роже
Во имя тех, кто пал без орденов!
Во имя тех, кто в первый день весенний
Или еще в какой-то Светлый миг
Свой первый вдох свободы и смятенья
Доверил Миру, – распеваясь в крик!
Иди!
И, легкой мыслью обойдя
границы смерти,
я двигаюсь
и движусь.
Тонкий свет
влечет какие-то слова…
что языком не выучены.
Близость
спасения зовет
и поднимает
тяжелый след
вчерашнего пути.
И я шепчу себе,
себе внимая,
потрескавшихся губ
мольбу:
«Иди».
Стекает с губ тех
изумруд
болотный,
и тина застревает
словно кляп,
молчанья приговор
смертельный —
смертным,
и давит голос мой —
надежде верный друг,
а он,
задавленный,
хрипит —
через удушье —
и повторяет:
«Отболит.
Пройдет».
«А ты думал, я напишу…»
А ты думал, я напишу
«осыпаются листья»
Или просто «идут дожди» в нашем городе N…
И что «время течет»… нескончаемо – но…
очень быстро,
А в витринах стоит в распродажном тряпье манекен?!..
Нет, об этом писать я не буду… —
Как о том, что вчера говорила с собакой чужой,
Но с такими родными глазами!..
казалось,
минуту
ты собакой той был —
меж чужими
на шумном вокзале…
Я не буду писать, как вчера в
нашем маленьком
доме
Почему-то сломались все краны… и я на полу —
Опустив руки скорбно… Напротив —
в роддоме —
Свет горел.. Кто-то прибыл – ко злу
Иль добру… И я даже спросила себя —
неуместно, ей богу, —
Для чего тот несчастный узнАет любовь на земле?!
И себя возле сердца и дальше…
тобою я трогаю…
Не печалься, родная моя… Не грусти.
Не болей…
И ты думаешь, я напишу, КАК мне тут и какая
Я по счету, – другую себя, что вчера умерла,
Глупым утром собою —
живою —
сменяя…
О, не льсти так себе!.. —
каждой строчкой молчала…
Лгала!
Неэстетичное
Я
вот такая тебе —
грязная!
Плюющая в морду —
чтобы слизать!
Твой рафинад страстных клятв
наказывая!
Ты – наважденье опасное,
тать!
Я – твоя совесть,
глотай без остатка!
Ты меня чистой любить не посмел…
Вытерпи грязную исповедь матки,
Если стихи дочитать не хотел!
Я ль