карман – там всегда конфета лежит. А ем, потому что хочется.
Он уже не слушал меня и листал какие-то тетради.
– Что ты делаешь, дядя Базилио?
– Ищу, чем ещё парню помочь.
– А зачем?
– Ну как. Это моя работа, избавить парня от необходимости накладывать на себя руки.
– Он на себя наложил, когда убить себя захотел.
– В кого ты такая грубая, Козявка?
– Сама не знаю. Может, в тебя?
– Нет. Уж точно не в меня. Я может и не добряк, но и не вредный, как ты.
– Ну так и как же ты ему ещё поможешь?
– Есть одна идея. Работу хорошую подкину, карьерный рост.
– Чавоооо!? Это значит вот так делается, да? Кто-то пашет всю жизнь, спину горбатит, мужа-инвалида на себе тащит, детей растит, и подумать не смеет о том, чтобы всё бросить и коньки откинуть, а в итоге ничего – до самой смерти нищета, недолюбленность и слёзы в три ручья. А вот этому, значит, прыщу смазливому стоит трагическую сцену разыграть, и нате вам невеста и приданое?!
– С ума сошла, мелкая!? Пошла вон отсюда. Иди-иди, говорю.
Вот таким у нас был разговор с дядькой. Противный, так ведь?
Так я и не узнала у него тогда, как я тут оказалась, такая маленькая. С этим же вопросом я как-то ходила к старейшине нашему, одному из многих, конечно. Пришла. Он сидит, угрюмый такой, в кресле на выступе, как на троне. Облокотился, лицо на руку положил и сидит, думу думает. Я подошла, на коленку вскарабкалась, сижу, молчу. Он тоже сидит, молчит, на меня не смотрит. Я вздыхать начала. Он – ноль внимания. Всё глубже и громче вздыхаю. Уже так вздохнула, будто у меня гора немытой засохшей посуды, горячую воду отключили, а мыть всё равно придётся. Лицо несчастное сделала, попой поёрзала (говорят, ремня просит).
– Да вижу я тебя, вижу, – наконец, соизволил обратить на меня внимание старейшина. – Опять «почему»?
– Угу.
– Ну, рассказывай.
– Вот смотри. Вы тут все такие типа самоубийцы в отставке, да? А я-то как затесалась среди вас? Как я могла в 3 с половиной года самоубийство совершить? Ошибка что ли?
– Чего не знаю, Козявка, того не знаю.
– Ну, ты же старейшина, сделай что-нибудь, узнай у кого-нибудь, выспроси.
– Не принято в этих мирах вопросы задавать. Мы сюда приходим и с самого начала знаем свою работу. С первого же дня мы начинаем самоубийц спасать. Кого не спасём (редкость, конечно), но всё же, кого не спасём, тот сюда попадает и тот же час начинает нам помогать исполнять свой долг.
– А кто вам велит спасать?
– Хммм… Ну… Да никто не велит. Где-то заложено это в нас, что мы спасать должны самоубийц.
– Кем заложено?
– Не знаю.
– А во мне почему не заложено?
– Как? А ты что, не помогаешь?
– Нет. А чево?
– Не «чево», а «что». Я думал, ты тоже работаешь. А что же ты делаешь целыми днями,