В заключение этой главы хочется привести слова уже упоминавшегося на страницах этой книги Козьмы Пруткова: «В здании человеческого счастья дружба возводит стены, а любовь образует купол».
А вот взгляды на Чехова у Раневской и Ахматовой расходились. Можно сказать, что в противоположные стороны. Раневская Чехова боготворила, имя его произносила с придыханием (так же, как и имя Ахматовой), восхищалась им при каждом удобном случае. Она имела привычку додумывать, дописывать играемые ею роли, но когда снималась у режиссера Исидора Анненского в «Человеке в футляре», где играла жену инспектора гимназии, у которой роль была без слов, то придуманную фразу вставила лишь с благословения Ольги Книппер-Чеховой, вдовы писателя.
Как же иначе? Это же – Чехов! Талант! «Крестный отец», если вспомнить созвучие псевдонима и фамилии главной героини «Вишневого сада»! Земляк, в конце концов, ведь оба они, и Раневская и Чехов, были родом из Таганрога, только в родном городе никогда не встречались. Таганрог, судя по всему, Раневская не любила, потому что никогда о нем восторженно не отзывалась. Во всяком случае, до нас такие отзывы великой актрисы не дошли. Впрочем, она могла не любить свое детство, проведенное в Таганроге, и это чувство уже проецировалось на город. Не в этом суть. Суть в том, что тонкая наблюдательность и глубокий психологизм Чехова, при кажущейся внешней простоте его произведений, был весьма созвучен Раневской. А фразу, кстати, она придумала такую: «Я никогда не была красива, но постоянно была чертовски мила». Как будто про себя… Раневская брала не классически правильными чертами лица, а обаянием.
О нелюбви Ахматовой к Чехову (именно что нелюбви, а не равнодушии) вспоминали многие мемуаристы – от страстной почитательницы Чехова Лидии Чуковской до критически-беспристрастного Анатолия Наймана.
«Я уже давно бранила себя, что ни разу не сказала ей о Чехове то, что о нем думаю, – писала в дневнике Чуковская. – И тут вдруг дала себе волю. Я сказала, что Чехова мне перечитывать незачем, Потому что Он и без того всегда со мною… И, – заметила я нагло, – не мне, а в а м следует перечитывать Чехова.
– Вы сегодня очень красноречивы, – сказала Анна Андреевна с подчеркнутым высокомерием и равнодушием. – Жаль, что вашу лекцию слышала я одна: вам бы на кафедру перед студентами…»[59]
Лидия Чуковская считала неприятие Ахматовой творчества Чехова «цеховым», акмеистическим[60], ведь это акмеисты когда-то хотели сбросить Чехова «с корабля современности». Новый век, новые течения, новые взгляды… Остановите наугад на улице десять человек и задайте им два вопроса: «Кто такие акмеисты?» и «Кто такой Чехов?»
Иосиф Бродский тоже не любил Чехова. «Приобретая газету, ее начинаешь с той колонки, где «что в театрах» рассыпало свой петит. Ибсен тяжеловесен. А. П. Чехов претит. Лучше пройтись, нагулять аппетит»[61], – писал он в 1977 году. В 1993-м он напишет относительно длинное стихотворение «Посвящается Чехову», стихотворение с «двойным дном», которое на первый взгляд может показаться объяснением нелюбви к Чехову, но на самом деле представляет собой нечто вроде диалога двух выдающихся людей, двух корифеев словесности. Иной акцент, иной тон, определенная созвучность…
Писатель-сатирик,