она скромно кушала и лишь изредка стреляла глазами в мою сторону.
«Ладно, хватит есть, а то не поймут. Не смогли разбудить, а потом двенадцать часов спал. Вскочил и пошёл обедать, сидит и жрёт, как ни в чём не бывало», – подумал и отложил приборы.
Подали чай, и я решил, что пора удовлетворить любопытство «ближних» и ответить на незаданный вопрос.
– Павел Павлович, расскажите, какие слухи пошли из-за моей летаргии, – обратился я к графу Шувалову, которого с трудом сманил за собой в Москву. – Ведь вы всё слышите! – сказал и одобрительно улыбнулся ему.
Присутствующие внимательно, но аккуратно приготовились слушать графа, а тот засмущался и начал суетливо и чуть раздражённо вытирать салфеткой губы.
Шувалов был очень строгим и наблюдательным человеком, подчас его можно было назвать критиканом, но при этом свои принципы он применял и к себе, что выливалось порой в анекдотические ситуации. Так что при Большом дворе, он слыл чудаком и не очень удобным собеседником.
– Ну, что Вы, Сергей Александрович, какие могут быть слухи в поезде? – стал набивать себе цену, но взглянув на меня, стушевался и всё же начал говорить.
– Многим, особенно обслуге, показалось, что когда Вы после нюхательной соли открыли глаза, они у Вас светились. И мне кажется, стоит уделить особое внимание Вашему камергеру, он любит распускать сплетни, – быстро закончил он, строго поглядывая на моего слугу.
Все посмотрели на моего камердинера, тот стоял в углу и пытался слиться с интерьером. Вид у него был смущённый, лицо было красным, с капельками пота на лбу.
Меня позабавило, такой совет, и пытаясь придать чуть юмора этой ситуации ,улыбнулся и обратившись к своему слуге, произнес с чуть шутливым тоном.
– Что же ты, братец, такие слухи неполные обо мне распускаешь? У меня же, наверняка, и нимб над головой был? Обычно я его перед сном-то и не снимаю? – шутка была на грани приличия, но обществу понравилась. Мужчины рассмеялись, фрейлины захихикали, а вот на лице моей супруги появилась лишь вежливая улыбка. Её глаза цвета предрассветного неба смотрели на меня с явным недоумением и беспокойством.
– Ну, открою вам правду. Мне было видение, и я не знаю, кем или чем он было послано, и видение ли. Может, это был просто глубокий сон, навеянный переживаниями. Но его я рассказывать не могу, так как оно касается только меня и моего брата, Александра Александровича.
В вагоне воцарилась тишина, все ошарашенно молчали. Такого рода признания были не приняты в обществе. Были они сродни «кликушеству», но как мне по-другому объяснить, что со мной произошло, мне было не ясно.
Но так как мне очень хотелось как-нибудь перевести разговор с себя, я обратился к своему управляющему.
– Герман Германович, как скоро мы прибудем на Николаевский вокзал?
– Если Богу будет угодно, через десять часов, к восьми после полудня должны быть на вокзале. Мы как отъезжали, я телеграфировал Владимиру Андреевичу, – проговорил высоким голосом мой распорядитель.
«Долгорукий, наверно, в бешенстве, мало