на его лице впечатление, произведенное этим именем бывшего любовника г-жи де Корсьё.
– Откуда у г-жи де Кандаль такие знакомые? – сказал де Пуаян с убежденностью, рассмешившей и вместе с тем рассердившей Жюльетту.
Она улыбнулась, так как услышала ту самую фразу, о которой говорила своей подруге. А рассердилась потому, что это презрение являлось самой жестокой критикой того впечатления, которое производил на нее Казаль.
– Вероятно, это ей муж его навязывает, – настаивал граф, – де Кандаль и Казаль составляют вместе достойную пару. Хорошо еще то, что последний своею жизнью bookmaker'a и кутилы не позорит одну из лучших исторических фамилий Франции.
– Но уверяю вас, – прервала его Жюльетта, – я очень приятно с ним говорила.
– О чем? – спросил де Пуаян. – Вероятно, он очень изменился, если вы смогли добиться от него какого-нибудь другого разговора, чем об игорном доме или конюшне. Да! Мне пришлось наслушаться у де Корсьё и его разговоров, и речей его четырех товарищей, которых бедная Полина приглашала в надежде его удержать…
– А она его очень любила? – спросила Жюльетта.
– Безумно, – ответил граф с особой горечью, в которой чувствовалось суровое отношение к изменам со стороны человека, которого когда-то обманула жена. – И для меня страсть такого прелестного создания к этому фату оставалась всегда грустной загадкой. Надо было видеть, какую скуку вызывала в нем эта любовь!.. А муж – умен, образован и оригинален. Он обожал и продолжает обожать Полину. Я перестал бывать у них в доме из-за того, что там приходилось видеть. Я слишком страдал за Корсьё и за нее… Несчастная! Как она поплатилась! Говорят, что Казаль был с нею ужасно жесток…
– Несмотря на это, он говорил о ней сегодня с большим тактом, – сказала г-жа де Тильер.
– Он даже не должен был произносить ее имя, – ответил граф.
Наступило молчание. Молодая женщина раскаивалась, что упомянула о своем вечернем соседе. Поиграв ревностью де Пуаяна, она испугалась, что возбудила ее. Обладая глубокой и нежной душой, она сейчас же раскаялась, что огорчила того, кого, как ей казалось, любила истинной любовью. На самом же деле в ней оставались лишь привычка к нему и чувство дружбы. Она ошиблась также и относительно чувств де Пуаяна, слишком благородного для подозрений, несмотря даже на горький опыт своего брака.
В том, как Жюльетта только что говорила с ним о Казале, он усмотрел лишь, что она могла выезжать в свет и приятно проводить там время без него. Это казалось ему вполне невинным, и он упрекал себя за страдание, которое испытывал; он считал его эгоизмом и несправедливостью. Но – увы! – логика сердца не считается ни с нашим великодушием, ни с нашими софизмами; она ясно говорила ему, что возрастающий интерес Жюльетты к выездам и новым знакомствам служил показателем того, что он один не мог уже составить всего ее счастья.
Часы пробили двенадцать.
– Итак, – сказал он, вздыхая, –