к лучшему… Но где- то по пути я растерял самого себя, не полностью, но что- то важное, что- то основополагающее утекло, как песок сквозь пальцы. Быть может, человечность?
Оглядываясь назад, я часто задаюсь вопросом: а тот молодой и целеустремлённый я, который пришёл работать в Министерство с желанием помочь людям, он запустил бы «Хеймдалль»? Или ужаснулся от одной лишь мысли сотворить такое с живыми людьми?
Гореть нам всем в аду за это…
Бесчувственно скомкав лист в комок, Эван мучительно пытался вырвать свои мысли от чувства вины, проникшего в самую глубину души. Оно не отпускало его, как тень, которая незримо преследует своего хозяина в мрачное время. Он выпрямился, устав от сидения на жестком стуле, и решительно направился к кабинке Питера. Каждый шаг звучал в его ушах как холодный удар колокола, подзывающий к ответу.
Присмотревшись в стеклянную дверь, он разглядел Питера, лежащего на столе с опущенной головой и грустным выражением лица. Тот выглядел, как искалеченный цветок, который потерял последние лучи солнца. Эван тихо постучал, но хныкающий Донг, с трудом приподнявшись, неохотно открыл дверь.
– Питер, я бы хотел поговорить о вас с Хазер! – Произнес он с легким дрожанием в голосе, несмотря на всю решительность намерений.
– Нет никаких «нас» с Хазер! И вообще, не лезь в чужое дело! – Жестко отрезал Питер, его глаза блестели от слез, а слова пролетали, как стрелы, навевая ощущение обороны, окружавшего его.
– Питер, ты разослал всем любовное письмо. Теперь это общее дело! – Напомнил Эван, имевший отвагу в своих словах. Он уже понимал, что вовлеченность в чужие чувства может повернуть горькие стрелы, но осознание вины угнетало его.
– Но это не я! Хотя какая разница… Мамуля меня убьет… – Питер вдруг сбавил голос, словно печаль затопила его, и он закрыл глаза, впитывая собственные переживания, словно они рассекают его изнутри.
Эван шагнул вперед, уверенный, что доброта и человечность должны затмить любые страхи.
– В смысле? – Потребовал он, навигация по словам заключалась в его глухих тонах. Он с решимостью вошел в небольшую кабинку Донга, предвкушая невидимые границы их дружбы.
– Ты прав, Эван. Я ничтожество и жалкий ботаник… – В голосе его звучала страшная доля самобичевания. Питер обнял свои колени, стиснув их как единственное убежище.
– Я ничего такого не говорил! – Протестовал Эван, но чувствовал, что с каждой фразой эти слова звучали все менее убедительно.
– И не надо, я сам знаю! Я влюбился в Эмму в первую же секунду, как увидел, и с тех пор страдаю, как последний дурак. – Он произнес это с такой твердостью, что Эвану на миг показалось, что они оба являются лишь актерами в абсурдной трагедии, которую им написала безжалостная жизнь.
– Ты знаешь, у нас вообще страна располагает к страданиям… Тут нечего стесняться: она очень хорошая девушка. И я считаю, что вы были бы прекрасной парой! – Уверенно произнес Эван, ощущая, как недоумение его друга может быть преодолено.
Взгляд