нее воспаление лёгких. Мокрота ржавая, то есть с кровью.
– Кашляет-то как! Плотник он хороший, – сообщил бригадир. Он пришёл проведать своего подчинённого.
– Сочувствую.
– Может, отойдёт? – с надеждой в голосе спросил бригадир.
– Ага! В лучший мир. Анальгин я на него перевожу, а больше мне его лечить нечем.
– Жаль. Плотник он от Бога.
– Такие слова не надо говорить, – нахмурился врач. – Хрущёв затеял антирелигиозную компанию. Обещал показать последнего попа по телевизору. А ты – Бог! Услышат, доложат, кому следует, и ты вертолёт за праздник видеть будешь!
– Да куда, дальше-то? И так за Полярным кругом!
– Поверь – найдут.
Бригадир молча посмотрел на врача и, согласившись с ним, промолвил:
– Пожалуй, могут.
– Какая у него статья?
– Тунеядство и получение нетрудовых доходов.
– Поразительно! И при всём при этом хороший плотник?
– Охренительный, – сказал бригадир, и в его голосе слышалась жалость и досада.
– С такой статьёй. Чудеса в решете: дыр много, а выбраться нельзя.
– Да, – вздохнул бригадир, – не выбраться. Ну, ладно, бывайте.
С этими словами он надел ушанку и направился к выходу.
Врач кивнул головой и с любопытством посмотрел на больного.
На койке лагерного лазарета лежал человек, когда-то видно сильный, но сейчас очень худой от недоедания и тяжёлой работы, с многодневной щетиной, лысый, на лбу капли пота от жара, лицо красное. Он лежал с закрытыми глазами, лихорадка его била и он дрожал под тонким лагерным одеялом, время от времени заходясь в надрывном кашле.
– Как себя чувствуете, Осип Игнатьевич? – спросил врач.
– Великолепно! – слабым голосом ответил больной. – Только я Никодим.
– А по документам: Седов Осип Игнатьевич, сорока пяти лет от роду. Шифруетесь? Ровесник революции, а тунеядец. Не стыдно?
Больной с трудом открыл глаза и посмотрел на врача упрямым взором:
– Я монах Троице-Сергиевой Лавры.
– Это где такая?
– В Загорске, под Москвой. Постриг принял с именем Никодим. Работал там и молитвы творил.
– А! Ну, понятно, почему тунеядец. Молитвы читать – не мешки ворочать!
– Бывает, что легче мешки ворочать. Лукавый силён. Я тоже не верил, пока сам не попробовал. Патриарх Алексий имеет медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне»
Монах помолчал и добавил:
– И «За оборону Ленинграда».
Больной тяжело дышал, закашлял и опять закрыл глаза. Врач посмотрел скептически:
– Ага! Верю! Сам болтун.
Больной открыл глаза и посмотрел на врача внимательно.
– Не знаю, может, ты и болтун.
– А ты обманщик! Врёшь, а вам люди деньги за это несут. И не стыдно брать-то? Вот они – нетрудовые доходы!
– Это пожертвования от чистого сердца. Люди в храме находят утешение. Скорби в миру много.
– Почему честным трудом не хочешь зарабатывать?
– Я перед тобой исповедоваться не буду. Господь знает.
– Гордый.
– Смиренный.
– А топором, правда, хорошо владеешь.
– Правда. Я плотником в мирской жизни был. А в войну сапёром был, мосты через реки наводил.
– О! Да ты геройская личность! – в голосе врача слышался сарказм.
– Не знаю. Каким Господь уподобил создать, такой и есть.
– Да? Ладно, лежи, Осип Игнатьевич, к утру предстанешь пред своим создателем.
– И пред твоим тоже.
– Нет, я не верю. Я просто сдохну, и превращусь в прах земной!
– Аминь! Каждому будет да по вере его!
– Ну-ну. Какая тут вера? У вас девственницы рожают, кусты огнём пылают, да не сгорают, да ещё и говорят при этом.
– Писание знаешь?
– Интересовался. Только чудес не бывает.
– Всё по воле Его.
– Блажен, кто верует, легко ему на свете.
– И это правда. Грибоедов знал, что писал.
– Это ирония.
– Это Евангелие: «Кто будет веровать, и креститься, спасён будет».
– Даже перед смертью не сдаёшься.
– Привычка с войны: никогда не сдаваться.
– Попробуй выиграть этот бой, солдат.
– «Блажен, кто верует, тепло ему на свете», – отозвался, стуча зубами больной, трясясь под одеялом.
– Воюй, солдат.
Врач развернулся, вышел из палаты, предварительно выключив свет.
В палате больной был один. Это что-то вроде изолятора. Боялись, что болезнь может быть заразной, инфекционной.
Монаху было